На формирующемся в России рынке биоинформатических услуг заметнее прочих оказалась линейка частных компаний, занятых обработкой и внедрением в клиническую практику геномных данных. В их числе – стартап iBinom. Руководитель проекта Андрей Афанасьев рассказал VM о том, как скоро геномика в частности и биоинформатика в целом начнут серьезно влиять на развитие индустрии здравоохранения.
«ВРАЧ НЕ ДОЛЖЕН РАЗБИРАТЬСЯ В ТОНКОСТЯХ АЛГОРИТМОВ»
– Чем ваш проект отличается от других, занимающихся обработкой геномных данных?
– Подходом. Мы используем облачный сервис и направляем его на решение проблемы врачей по диагностике наследственных заболеваний. В настоящее время мы сделали бета-версию системы: врачи могут загружать геномные данные своих пациентов, запускать анализы и смотреть отчеты по найденным мутациям. Сейчас мы работаем в тесном сотрудничестве с медиками, чтобы этот анализ сделать удобным, подробным и достоверным.
– Есть конкретный заказчик?
– Нет. Эта работа на весь рынок, мы работаем для многих клиник и во взаимодействии с врачами.
– ≪Весь рынок≫ – звучит расплывчато, результаты вашей деятельности кем-то востребованы?
– Да, это уже идет в работу, у нас выполнено около 300 анализов. Наиболее активна здесь американская клиника – детский госпиталь в Вашингтоне. Но мы работаем и с ФМИЦ им. В.А. Алмазова в Петербурге, с НИИ акушерства и гинекологии им. В.И. Кулакова в Москве и с рядом других организаций. Еще у нас есть разовые расчеты для многих центров в Бразилии, Италии, Германии, Голландии – очень много разовых заказчиков.
– О госзаказах речь не идет?
– Нет, в России секвенирование для диагностики наследственных заболеваний практически не используется. То есть в научных и других центрах, которые я упомянул, сейчас пытаются выстроить такую модель, но это пока исследовательские вещи. Если в Штатах только-только начинают использовать экзомные тесты, то в России, наверное, переход на применение тестов будет происходить в течение пяти лет.
– Есть ли у вас конкуренты?
– Конечно. Есть конкуренты как в приложениях для персональных компьютеров, так и в офлайн-сервисах типа Knome, созданного Крейгом Вентером, пионером в области секвенирования. Это сервис полного цикла, то есть там анализируют биологический материал и высылают врачу отчет, но, к сожалению, у них время обработки занимает около месяца. Мы остаемся пока единственным сервисом, который делает это все с помощью одной кнопки и максимально лоялен к пользователям, то есть не требует от них специальных знаний и умений. И мы стараемся в работе с врачами еще больше упростить работу сервиса, сделать ее еще более наглядной, потому что врачи не должны разбираться в тонкостях алгоритмов и биоинформатики – они должны получать результат, релевантный их деятельности. В данном случае – диагностике заболеваний.
Кроме того, идет борьба подходов, секвенирования нового поколения против секвенирования по Сэнгеру, и часть компаний диверсифицируется, имеет и те методы, и другие. Часть компаний пытается защищать старую технологию, часть компаний – новую. То есть это такой бурлящий рынок. И я бы не сказал, что, например, фарма пытается закрыть путь всем биоинформатикам и производителям секвенаторов. Это уже невозможно, потому что, например, международная компания Life Technologies имеет подразделения по производству секвенаторов. А компания Illumina – достаточно крупный игрок с выручкой больше $1 млрд в год – уже сама способна воздействовать на других игроков индустрии. Roche тоже имеет у себя подразделения, производящие секвенаторы и занимающиеся анализом данных. Поэтому, мне кажется, Big Pharma уже так или иначе действует на поле секвенирования и анализа данных.
«КРЕМНИЕВАЯ ДОЛИНА – ТОТ ЖЕ КЛАСТЕР, НО БЕЗ ФОРМАЛЬНОСТЕЙ»
– Сколько ориентировочно стоит ваш проект сейчас и каков примерный срок окупаемости инвестиций?
– Если говорить про капитализацию компании, то сейчас она оценивается текущими инвесторами в $4 млн. Срок окупаемости – четыре-пять лет, в зависимости от многих вещей, в том числе от рыночной конъюнктуры, регуляторных позиций и распространения самого метода секвенирования.
– А работаете вы сколько?
– Чуть больше года.
– Откуда стартовый капитал?
– Это посевные инвестиции. Мы – выпускники бизнес-инкубатора МГУ, и на старте нам были даны эти инвестиции. Потом мы их чуть-чуть расширили за счет частных инвесторов, плюс гранты от фонда Бортника и Высшей школы экономики. Вот и все.
– Давайте сравним ту цифру, которую вы назвали по капитализации вашей компании, с другими компаниями схожего профиля…
– Конечно, как российская компания мы менее капитализированы, но в целом по порядку величин оценки совпадают. То есть на данном этапе правильно подходить к капитализации компании методом сравнения с конкурентами и ожидаемых следующих раундов. И сейчас та оценка, которая у нас есть, адекватна рынку.
– Вы работаете на два города – Москву и Петербург?
– У нас есть еще дистанционно занятые сотрудники в Ярославле, мы, как IT-компания, не очень зависим от городов. Так получилось, что в Петербурге было легко найти хороших биоинформатиков, в том числе благодаря работе Института биоинформатики, и мы взяли несколько сотрудников из Петербурга. Сейчас они уже акционеры проекта. Это оказалось удобно для работы, потому что в Петербурге идет активная работа по биоинформатике: там и клиенты есть, и специалисты, и научная поддержка. Мой товарищ Сергей Дмитриев предсказывал, что в Петербурге будет формироваться кластер компетенций в биоинформатике. Это было четыре года назад, когда никаких компаний не было. Наверное, все началось с гранта Павла Певзнера, это было катализатором.
– Вы сказали о кластере – это, наверное, условность, ведь ни о каком кластере как организационном объединении речь пока не идет.
– Нет, конечно. Думаю, это излишне. Кремниевая долина – тот же кластер, и там тоже речь не идет об организационных объединениях между компаниями. Все решается экосистемой, то есть взаимодействием между людьми. Формальное объединение, формальная организация только повредят. На мой взгляд, биоинформатическая компания должна изначально строиться глобально, работать на весь мир, потому что к этому нет никаких препятствий, как и у любой IT-компании, нет лишних издержек, связанных с работой на рынке в Бразилии, Европе или Штатах. Кроме сертификационных, которые пока в нашу отрасль еще не пришли, в отличие от фармацевтики или производства медоборудования.
– С какими средствами работают другие компании?
– Есть госзаказы. МФТИ получил господдержку на развитие биоинформатики и различных тестов наследственных заболеваний, но индустриального заказчика в России нет, потому что секвенаторов нового поколения, способных читать экзом человека, в странеот силы 20 штук. В Штатах, конечно, заказчиков много, они разные – это и научные, и медицинские центры.
– Приближаетесь к работе с фармкомпаниями?
– Нет. Фармкомпаниям нужны популяционные генетические исследования, грубо говоря, им нужно смотреть новое лекарство, как оно действует на людей с разным генотипом, можно ли сделать выборку: где оно будет действовать и где не будет. А мы занимаемся диагностикой наследственных заболеваний, и здесь фармкомпаниям пока нет места. Наша компания работает как диагностическая, просто делает другой, более точный, всеобъемлющий, более удобный тест для врача, и он сможет поставить диагноз наследственного заболевания в том случае, в котором он раньше не мог этого сделать, или это занимало слишком много времени. Но дальнейшее лечение – стандартное. Конечно, есть золотая мечта: привести всю систему медицины к персонализированному подходу, лечить конкретного пациента конкретными препаратами, сделанными под него, и мы под это закладываем фундамент, но в среднесрочной перспективе, в течение трех-четырех лет это едва ли произойдет.
«ИСТОЧНИКИ ДЕНЕГ – ВЕНЧУР И ГОСПОДДЕРЖКА»
– Как бы вы сформулировали бизнес-перспективу биоинформатики на ближайшие три–пять лет?
– Думаю, Россия пойдет по тому пути, по которому Штаты уже идут и на котором добиваются успехов. То есть в первую очередь будет применяться таргетное секвенирование и секвенирование экзомов для диагностики наследственных заболеваний. Затем будут секвенироваться транскриптомы при раковых заболеваниях (в США это уже используют), и по раковым транскриптам будет подбираться терапия, подходящая для конкретного пациента, из списка лекарств, одобренных для данной нозологии, а возможно, и офф-лейбл. Еще интересное направление – это генетика старения и исследования, связанные с поиском генетических факторов, обусловливающих старение организма и открывающих какие-то двери для воздействия на старение. Но трудно сказать, кто и какие суммы будет в это вкладывать в России.
– Вы назвали геномную биоинформатику ≪бурлящим≫ рынком, но он в сравнении, например, с фармрынком, конечно, пока небольшой.
– Да, он небольшой, но очень быстрый и активный. Собственно, вся история началась лет восемь назад. Первый секвенатор нового поколения появился в 2006 году. С тех пор цена секвенирования одного генома упала в 10 тысяч раз. Сейчас пять разных технологий борются за секвенирование на рынке, уйма программ, уйма всего. Рынок маленький, молодой, зато очень много умных людей в этой комнате. И рынок не зарегулирован, в отличие от фармацевтического, и нет этих безумных циклов разработки и безумных стоимостей. Сейчас мировой рынок геномной биоинформатики оценивается примерно в $200–300 млн. Если говорить о рынке секвенирования вообще, то там речь идет о $5-6 млрд с перспективой вырасти до $20 млрд. По сравнению с фармой это, конечно, небольшие деньги, но отрасль молодая, она еще себя покажет.
– По России цифр пока нет?
– Да по России и рынка-то нет, есть отдельные группы, которые чем-то занимаются, для которых это больше интерес, чем бизнес. В России – в нас, например, – вкладываются венчурные инвесторы или другие компании. В отрасли есть еще такое направление, как развлекательная генетика. Этим занимаются ≪Мой ген≫, ≪Генотек≫, ≪Атлас≫, ≪Дженетико≫, которая сейчас запускается создателем ИСКЧ Артуром Исаевым. Предпринимаются попытки создать рынок потребительской генетики, развлекательной, немедицинского характера: генеалогия, предрасположенность к заболеваниям. Кстати, оценки такой предрасположенности – это очень спекулятивная вещь, потому что разные тесты показывают то повышенные, то пониженные риски разных болезней для одного и того же человека, что очень забавно: они противоречат друг другу. Я на себе убедился в этом, благо тесты дешевые. И все-таки это подогревает спрос на генетику как таковую, и есть ощущение, что оттуда пойдет толчок, то есть компании сначала будут заниматься развлекательной генетикой и заодно оказывать услуги медицинским центрам по секвенированию уже медицинского характера. Источником финансирования я вижу венчурные инвестиции и господдержку. Не думаю, что фармкомпании готовы вкладываться, ведь в России фармкомпаний, занимающихся созданием оригинальных препаратов, одна-две-три. Пока я не слышал об их интересе к геномной биоинформатике.
