В нынешнем году российская медицина отмечала 70‑летие онкологической службы, официальная дата рождения которой связывается с изданием 30 апреля 1945 года постановления Совнаркома СССР №935 «О мероприятиях по улучшению онкологической помощи населению». В подобном исчислении возраста отрасли явно читается некий корпоративный волюнтаризм. Почему бы не вести отсчет от указа Петра I, который 1 мая 1705 года повелел в Москве, в Лефортово, «за Яузой рекою, против Немецкой слободы, в пристойном месте» построить госпиталь, где личный врач императора голландец Николай Бедлоу занимался «выятием ядер» и учил этому искусству молодых русских лекарей? Или от научных опытов и практик петербуржца Николая Петрова, издавшего в 1910 году базовый для дисциплины труд «Общее учение об опухолях», а позже решившего служить новой революционной власти, строить, а затем защищать от интриг онкологический институт, носящий сегодня его имя?
Новообразования столиц
Исследованием и попытками лечения рака в Европе и Америке занялись еще на рубеже XVIII– XIX веков, а между 1889 и 1903 годами во многих странах появились лаборатории, школы и фонды онкологического профиля. В 1898 году Московская дума решила создать Раковый институт, который продолжил свою деятельность в советское время. Впрочем, открыла новое учреждение не городская власть – она лишь поддержала частное начинание.Спустя пять лет на пожертвования семейства Саввы Морозова при Московском университете был создан Институт для лечения страдающих опухолями. Город оплачивал содержание 50 коек из 56, еще на шесть средства шли в виде процентов от частного пожертвования, врачам платило Министерство народного просвещения. За первые 10 лет число коек почти удвоилось, появились рентген, экспериментальная лаборатория и главное противораковое средство тех дней – операционная: опухоли стремились незамедлительно вырезать. Это начинание со временем «разбудило Герцена»: после революции учреждение возглавил внук революционера-литератора Петр Александрович.
Примерно тогда же отдельные палаты для раковых пациентов были открыты в клиниках Петербурга, Тамбова и Варшавы. В начале 1910-х в Санкт-Петербурге, опять-таки на частные средства, открылась больница на 50 коек для лечения страдающих опухолями женщин. В те годы в имперской столице работал Николай Николаевич Петров, ставший уже известной фигурой в научной среде. Он родился в семье инженера-изобретателя, члена Государственного совета Российской империи, но занялся медициной. На рубеже веков окончил Военно-медицинскую академию, стал доктором медицины, потом несколько лет стажировался в хирургических клиниках Европы – во Франции, Австрии, Германии. Стал профессором, возглавил кафедру госпитальной хирургии Варшавского университета, а в 1913 году – кафедру хирургии Петербургского института усовершенствования врачей, и руководил ею 45 лет. При этом помнят его прежде всего как выдающегося онколога. Петербуржец Дмитрий Лихачев писал о петербуржце Николае Петрове: «Знаменитый советский онколог <…> был находчив и остроумен. Живой, небольшого роста. Оперировал всегда налегке. Халат надевал прямо на белье.
Однажды приехал не менее знаменитый французский онколог – надушенный, напомаженный франт. Повели в операционную. Выходит Петров в подштанниках, подошел к французу и сделал вид, что сдувает с него пылинку».
Еще в 1910-м Петров ездил на Международный конгресс по раку как представитель Всероссийского общества борьбы с раковыми заболеваниями. Тогда же издал «Общее учение об опухолях (патология и клиника)». Ценность этого труда, как теперь полагают специалисты, заключалась прежде всего в выделении онкологии в самостоятельную дисциплину и в идее профилактики рака. В 1914-м вышла еще одна его книга – «Химические и биологические способы распознавания раковой болезни».
В том же 1914-м Петров и Герцен встретились на I Всероссийском съезде по борьбе с раковыми заболеваниями. На съезд приехали 340 врачей, хотя специалистов, которые к тому времени уже всерьез занимались онкологией, можно было пересчитать по пальцам. Вскоре началась Первая мировая война, и онкологические проблемы временно были отставлены на периферию медицинской науки. Петров оперировал раненых: госпиталь располагался прямо в парадных залах Зимнего (так что «Аврора» выстрелила и по солдатам, уцелевшим на фронте, и по врачам). Большевики не стали припоминать дворянину Петрову ни работу в императорской резиденции, ни его происхождения: он оказался одним из тех «старых специалистов», которые отважились предложить новой власти свои проекты преобразований в здравоохранении, да и просто считали своим долгом в любых условиях лечить тех, кто в том нуждался. В 1920 году снова заработал Московский институт лечения опухолей – его и возглавил Петр Герцен, который тогда заведовал еще и хирургической кафедрой. Петров руководил аналогичной кафедрой в Петрограде, где условия для создания нового института появились позже.
В 1924 году в Петрограде открылась не работавшая пять лет огромная по тем временам больница имени Мечникова на полторы тысячи коек – бывшая больница имени Петра Великого, выстроенная в 1910 году. Там появились онкологические палаты, а с 1926 года целое онкологическое отделение – естественно, под руководством Николая Петрова.
Однако он считал нужным сочетать под одной крышей лечебное и исследовательское начала. И добился, чтобы отделение было преобразовано в институт со 150 койками и 25 сотрудниками, не считая младшего персонала. Формальной датой его основания стало 15 марта 1927 года, хотя многие службы приступили к работе на полгода раньше, еще в масштабах отделения. Под действительно новое, в отличие от московского, учреждение было отведено два из 21 корпуса больницы.
Разница между институтами двух столиц с самого начала была принципиальной – полагает руководитель музея санкт-петербургского НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова Геннадий Плисс: «Если в Москве институт создавался на основе клинического здравоохранения, то в Ленинграде – как новое направление не только лечения, но и профилактики, предупреждения онкологических заболеваний. Николай Николаевич не только основал институт, но и обосновал необходимость углубленных исследований, в том числе в области профилактики рака. В Москве Герцен обустраивал лечебное учреждение, а научная, экспериментальная направленность процветала в Ленинграде. Конечно, в 1951 году в столице появился Институт экспериментальной патологии и терапии рака [сейчас ФГБУ «Российский онкологический научный центр им. Н.Н. Блохина» Минздрава России. – Vademecum], но мы были первыми».
За ради радия
Кроме мужского, женского и онкогинекологического, в ленинградском институте были организованы амбулаторное, рентгенологическое, патологоанатомическое, цитологическое, экспериментальное и физико-химическое отделения.
Онкологических учреждений такого размаха в стране до тех пор не существовало. И без Петрова, получившего покровительство и городских властей, и Наркомздрава, – не было бы. В 1934 году к этим отделениям добавилось профилактическое, опять же в соответствии с идеями и волей основателя. «Отделение было первым в мире, – говорит директор НИИ онкологии Алексей Беляев, – перед ним стояли задачи изучения условий возникновения и развития предопухолевых заболеваний и разработки эффективных методов лечения наиболее распространенных видов предраковых состояний. Это было самое крупное и передовое учреждение, в котором изучали этиопатогенез злокачественных опухолей, профилактику и лечение рака». В середине 30-х институт стал самой большой – на 200 коек – онкологической клиникой в Союзе.
Исследователи до сих пор не занимались экономикой таких медучреждений, неизвестно даже, кто из заместителей директора был «на хозяйстве». Однако о том, как Петров решал проблему материальной базы института, отчасти можно судить по работе рентгеновского и лучевого подразделений. Поначалу здесь работали два импортных аппарата – «Стабиливольт» и «Радиотрансвертер». Затем были приобретены еще два – лечебный и диагностический.
И, наконец, ленинградский отдел здравоохранения командировал ученого за радием – в Радиевый институт им. Кюри в Париже и «Радиум хэммет» в Стокгольме. По заказу Петрова там для института были изготовлены радиевые препараты и радиевые иглы. Кроме того, было закуплено 400 мг радия –по образцам, созданным в зарубежных институтах, уже в 1928 году стали применять лучевые методы лечения опухолей. Это означало направление значительных валютных средств. Получить их и выехать за границу мог только ученый, пользовавшийся безусловным доверием власти, уже имевшей дело с «невозвращенцами». О масштабах закупки свидетельствует простое сравнение: в течение 20-х годов Мария Кюри всего два раза смогла получить в качестве дара от меценатов по одному грамму радия для опытов, причем совершать путешествие за ним ей пришлось в Америку.
Тем более фантастическими кажутся публикации, рассказывающие, как «в 1925 году Мари Кюри безвозмездно передала 316 мг радия» радиологической академии в Харькове. Судя по всему, это была такая же закупка, но по идеологическим соображениям закамуфлированная под дар. Петров смог добиться от власти большего.
Что же касается рентгена, только в начале 30-х институт был вынужден в рамках советской политики «импортозамещения» перейти на отечественные аппараты и трубки, благо их выпускали как раз в Ленинграде. Как утверждают эксперты, местная техника, скорее всего, была не хуже иностранной – в силу общей примитивности ранней конструкции рентген-аппаратов.
Противораковый корпус
Двумя столичными противоопухолевыми центрами дело ограничиться не могло: лечить, а главное – диагностировать онкологические заболевания нужно было в регионах. Запущенные формы рака преобладали повсюду. В 1930-1931 годах онкологические институты и клиники появились в Свердловске, Воронеже, Новгороде, Ростове. Дело шло к созданию онкологической сети, в осознании этой необходимости Петров и Герцен были едины. Но представляли сеть по-разному.
Еще в 1925 году на первом противораковом совещании при Наркомздраве РСФСР Петр Герцен предложил организовать онкологические диспансеры со стационарами, совмещенные с консультативными центрами или приемами в поликлиниках. Николай Петров настаивал на иной структуре, которая считалась тогда французской моделью противораковой борьбы: онкоцентры должны были включать в себя амбулатории и стационары, а кроме них, отделения для научных исследований и преподавания. Между тем за рубежом двойственным было отношение и к самой сетевой организации: XXIII Международный съезд хирургов в 1935 году после некоторых прений высказался в пользу того, чтобы лечением рака занимались врачи всех специальностей.
В Советской России на съездах и совещаниях 20-х годов принимались решения о диспансерном обслуживании, для которого создавались противораковые пункты при больницах. В 1930 году конференция врачей Московской области, посвященная онкологическим проблемам, тоже предложила сделать диспансеры основным звеном системы борьбы с раком. В ноябре 1934-го Совнарком РСФСР выпустил постановление «Об организации борьбы с раковыми заболеваниями». Итогом стало открытие онкологических поликлиник в Москве, Ленинграде, Воронеже, Новосибирске, Свердловске и онкологических отделений в 52 региональных центрах, появились также специальные онкологические поликлиники и отделения в больницах, работающие по диспансерному методу.
В 1940-м Наркомздрав СССР утвердил единую номенклатуру учреждений здравоохранения, в соответствующем документе значились именно онкодиспансер и онкологический пункт. К началу войны на 15 онкологических и рентгенорадиологических институтов приходилось 211 онкологических учреждений, включая 26 онкодиспансеров. Правда, в Ленинграде, где работал Николай Петров, городской диспансер появился только после войны. Означает ли это, что Петров проиграл или его сетевая модель оказалась нежизнеспособной? Скорее проиграли все, поскольку выхолощена была сама суть диспансерной системы. «Диспансеры сейчас фактически не выполняют свои функции: их деятельность означает диспансеризацию, а у нас сегодня диспансеры – это онкологические больницы, где ведется стационарное лечение, и никакой диспансеризации там не осуществляется. Поэтому основной упор сделан на кабинеты, на онкологическую службу районов, районные поликлиники, – считает заместитель директора НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова Александр Щербаков. – Научные подразделения – немногочисленные специализированные институты, кафедры онкологии в вузах. Вот и все».
Померимся регистрами
В довоенные времена, сравнивая концепции Петрова и Герцена, говорить о чьем-либо преимуществе было невозможно: сеть только создавалась, причем до середины 30-х в основном усилиями местных органов здравоохранения. А они прислушивались к специалистам из Москвы или Ленинграда и делали выбор в пользу тех или других, поскольку «колебались вместе с генеральной линией». Сравним практические результаты. Уже в 1927 году при двух крупнейших поликлиниках Ленинграда были открыты консультативные приемы по онкологии, а при Центральной коммунальной поликлинике организована областная диагностическая станция.
К 1936 году институт, которым руководил Петров, развернул городскую сеть онкологических пунктов – по одному на каждый из 10 районов города и еще несколько в Ленинградской области. Противораковые пункты занимались консультациями, диагностикой и фактически той же диспансеризацией, а кроме того, просветительской деятельностью. Был налажен учет всех опухолевых больных, прошедших через амбулатории и стационары, и уже к 1930 году в институте организованы госпитальный и городской раковые регистры. При институте появился специальный кабинет для учета результатов лечения, был налажен сбор статистических данных. Здесь же открылось единственное в мире профилактическое отделение на 50 коек для изучения роли предраковых заболеваний в развитии рака.
В Москве итоги были сопоставимыми и все же более скромными: в 30-х герценовский институт открыл девять онкологических кабинетов, работу которых координировал кабинет социальной патологии рака. Акцента на профилактику, судя по всему, тут не делали.
Но столичная прописка и начало строительства «вертикали власти» сыграли свою роль – в 1935 году противоопухолевый институт перерос прежний статус и был передан в совместное ведение Наркомздрава РСФСР и Мосгорздравотдела, превратившись в Центральный объединенный онкологический институт. Через несколько лет, в годы войны, его новый директор Александр Савицкий стал руководителем онкологической службы страны. Москвичам вменили в обязанность и подготовку онкологов для всего СССР. Но Петров вырвался вперед. «Острая нехватка врачей-онкологов, врачей первичного звена, знающих онкологию, побудила Николая Николаевича в начале 30-х годов создать курсы онкологии при хирургической кафедре, которую он возглавлял, затем в 1935 году выделить доцентуру по онкологии из состава кафедры общей хирургии в Институте усовершенствования врачей, – вспоминает Алексей Беляев. – Уже тогда были образованы курсы онкологии при кафедрах хирургии медицинских вузов города. В 1944 году доцентура по онкологии была преобразована в кафедру онкологии». В Москве создали такую кафедру в 1939-м, но в других вузах, похоже, опыт не тиражировали.
Ленинградский институт онкологии ушел «под крыло» Наркомздрава одновременно с московским, но при этом полностью избавился от регионального подчинения. Кажется, это случилось удивительно вовремя: Ленинград уже с 1934 года, после убийства Кирова, накрыла волна репрессий, под местным «надзором» они могли оказаться еще более трагичными. Но многолетний заместитель Николая Петрова по науке Александр Верещинский был расстрелян – правда, к тому времени он уже покинул институт. В послевоенное время Петров вновь оказался в трудной ситуации: в онкологии проявились тенденции, схожие с лысенковщиной в биологии.
Пользуясь покровительством и защитой «органов», открытия своих лабораторий добились люди, которые порой не имели медицинского образования, но делали многообещающие заявления – к ним прислушивались «верхи». Биолог Ольга Лепешинская, которую велено было цитировать в лекциях профессорам медвузов, выдвинула теорию зарождения живого из неживого и самозарождения клетки из бесструктурного вещества. Михаил Невядомский утверждал, что раковая клетка – это внедрившийся извне паразит. «Некий Глезер сумел дойти до Сталина, заявляя, что им открыты вирусные возбудители рака и разработаны методы специфической диагностики и терапии опухолей, – писал онколог Николай Блохин. – Кстати, этот «новатор» позднее оказался полным авантюристом: фальшивый врачебный диплом, фиктивное извещение, посланное семье о его гибели на фронте, и так далее. Его лаборатория имела режим высокой секретности, охрану органами госбезопасности и даже директор института мог входить туда по особому пропуску». Прямое столкновение со своеобразными оппонентами было чрезвычайно опасным и могло стоить головы. Между тем Петров был для всей этой когорты естественным противником – только в ленинградском институте велись экспериментальные разработки. Судя по всему, именно Петрову удалось добиться, чтобы его последователь Николай Блохин возглавил созданный тогда для проверки старых и новых подходов Институт экспериментальной патологии и терапии рака. Блохину удалось в течение двух лет аккуратно переломить ситуацию и спасти существовавшие научные направления, а в конце 1953 года, когда положение несколько изменилось к лучшему, он смог победить и на сессии Академии наук, вновь встретив поддержку коллеги.
«Ведущий» к «головному»
В годы войны оба директора соперничавших учреждений оставили свои посты, но влияние Петрова, уже не руководителя, но академика медицинских наук и членкора АН СССР, на ленинградский институт оставалось значительным.
И роли двух центров стали перераспределяться заново. В апреле 1945 года союзный Совнарком издал то самое, выдавшее отрасли «свидетельство о рождении», постановление о развертывании онкологической сети – теперь уже на базе 126 диспансеров – и обеспечения ее радием и рентгеновской аппаратурой. Если московский онкоинститут был признан головным, то ленинградскому отдали организационно-методическое и научно-консультативное руководство сетью в 14 республиках. Это означало, что все сводные данные теперь уходили к Петрову и его последователям. Они взяли на себя и научное обобщение, и кураторство над местными учреждениями, организовав девять комплексных экспедиций. Спустя 10 лет Минздрав подтвердил статус института как научно-методического центра, курирующего все исследования в области онкологии. Этим предстояло воспользоваться, чтобы обеспечить финансирование и самого учреждения, и научных работ. Методом воздействия на «руку дающую» стали сводные проблемно-тематические планы: в первый из них было включено всего 300 тем, а в следующие – уже 1 500. Кроме того, клинические отделения института разрабатывали новые методы комбинированного лечения злокачественных опухолей с помощью химиотерапии, гормонотерапии и радиоактивных препаратов, хотя к химиотерапии академик относился со скепсисом. Мало того, ленинградский институт приступил к созданию онкологических и рентгенорадиологических институтов в союзных республиках и за полтора десятка лет организовал в десяти из них институты онкологии, а в Эстонии и Латвии – отделения институтов экспериментальной медицины. И для этого организовал подготовку специалистов-онкологов через аспирантуру и ординатуру. Петров явно наверстывал то, что ему не удалось сделать до войны, используя иерархическую модель советского административного устройства, – он по-прежнему пытался соединить практическую онкологию с научными разработками.
«Руку Петрова» трудно не заметить и в послевоенные годы – он добился от Минздрава приказа о профилактических осмотрах населения. Еще в 1946 году по настоянию Петрова институт занялся массовыми профосмотрами в Ленинграде, а с 48-го они были введены уже повсеместно. Что также требовало подготовки кадров и расширения. «Ни Петрову, ни его коллегам – директорам институтов не приходилось заботиться о развитии своих учреждений, за них все делало государство. А им для этого нужно было лишь оперировать нужных VIP-персон», – уверяет один из историков медицины. Но так можно было действовать в годы относительного благополучия, в 70-х, а не в бесовские времена борьбы с «безродными космополитами» и «врачами-вредителями». Если бы они не смогли сочетать ежедневные организаторские усилия с использованием своего авторитета во властных кругах, их ждал бы не успех, а лагеря.
От обезьяны до Косыгина
В основу профосмотров легла идея о группах высокого риска заболевания раком, в том числе по профессиональному признаку. Концепция Петрова заключалась в воздействии на заболеваемость неблагоприятных производственных и экологических факторов, о чем тогда вообще мало кто задумывался, – например, о выбросах в атмосферу бензапирена на коксовом производстве или о загрязненной среде больших городов. В Сухумском заповеднике были впервые индуцированы опухоли обезьян, на кожу которых помощники академика Петрова наносили канцерогенные вещества. Работавший вместе с Николаем Петровым академик Леон Шабад еще в 50-х годах рассказывал замглавы советского правительства Алексею Косыгину о выводах ленинградских ученых, хотя прислушалось к ним руководство страны намного позже. Только в 1969 году был издан совместный приказ министров химической промышленности и здравоохранения СССР «О дополнительных мероприятиях по устранению контакта работников химической промышленности с веществами, обладающими канцерогенными свойствами, и расширению исследований по изучению канцерогенных свойств новых органических продуктов». Но и этот акт, и последующие властные решения академик Шабад связывает со своевременным информированием Косыгина: «Было дано распоряжение о расширении наших работ, привлечении к ним ряда учреждений пищевой промышленности и о предоставлении нам 27 штатных единиц для развития и углубления наших исследований».
В 1958 году Леон Шабад на VII Международном противораковом конгрессе онкологов в Лондоне выступил с написанным в соавторстве с Петровым докладом о выявлении канцерогенных факторов в окружающей среде. С учетом места проведения форума – тогда еще промышленного Лондона, окутываемого смогом из-за угольного отопления и производственных выбросов, – этот шаг оказался беспроигрышным. Доклад оценили, а местом следующего конгресса была выбрана Москва. И тогда в 1959 году Совет министров СССР принял решение о срочном строительстве новых зданий для института онкологии АМН СССР. Институт онкологии с тех пор находится в Песочном, на северной окраине Петербурга. Петров немного не дожил до окончания строительства, но существующий с тех пор комплекс – это во многом результат его трудов и влиятельности.
