В Минюсте на финальной стадии регистрации находится новая НКО – Фонд поддержки научных исследований в онкологии (Foundation for cancer research support), представление которого профсообществу должно состояться в ноябре на XXI Российском онкологическом конгрессе. Не дожидаясь официальной презентации проекта, Vademecum расспросил соучредителя фонда Кристину Закурдаеву, прежде возглавлявшую сколковский Центр компетенций в онкологии, о том, как НКО будет собирать деньги и кто может рассчитывать на их получение.
«ДОВЕДЕНИЕ ИДЕИ ДО РЫНКА – ОЧЕНЬ УЗКАЯ «ВОРОНКА»
– В «Сколково» вы тоже вели онкологическую тему. Почему решили уйти?
– Все задачи, которые передо мной там стояли, были решены. Мы создали в Сколково Центр компетенций в онкологии, объединили стартапы, которые занимались профильными инновациями – разработкой различных новых технологий, медицинскими устройствами, диагностическими тестами, лекарственными препаратами, как биологическими, так и малыми молекулами, редактированием генома. В фонде «Сколково» я проработала три с половиной года, мы многое успели сделать, но нужно двигаться дальше.
– Как возникла идея организации фонда?
– История с фондом давно была у меня в голове. Я, в принципе, достаточно много времени посвящала поддержке благотворительных инициатив, будучи врачом-гематологом, я всегда была связана с подобными организациями. Как и большинство моих коллег, я уверена: значимо повлиять на противораковую борьбу возможно только посредством научных исследований. Если анализировать кривые выживаемости онкологических пациентов, становится очевидным: появление новых технологий и научные открытия в онкологии транслируются в лучшую выживаемость.
– Но разработки противораковых препаратов, поиск новых мишеней главным образом финансируют фармкомпании. Вы намерены помогать им или пойдете наперерез?
– Да, фармкомпании это делают, но, как правило, берут проекты на этапе валидированных мишеней, чаще – на определенных этапах разработки, которыми занимаются небольшие биотехнологические компании. Такие проекты они доводят до рынка. Безусловно, важно правильно провести лекарственные препараты через все фазы клинического исследования, разработать правильный дизайн, обеспечить корректный набор пациентов для КИ. Это дорого и долго – должны быть выстроены механизмы, которые фармкомпаниям, естественно, более доступны, поскольку они занимаются этим многие годы. Фундаментальной же наукой фармкомпании занимаются крайне редко. Есть некоторые глобальные производители с исследовательскими центрами, где действительно ведется именно R&D: есть такой хаб в США, в Кембридже [город в штате Массачусетс. – Vademecum], в Великобритании, в Швейцарии. А так, компании, конечно, подключаются на моменте разработки и доведения лекарственного препарата до рынка, но мы все прекрасно понимаем, что «воронка» успешных продуктов, которые регистрируются и выводятся на рынок, на выходе очень узкая.
– Ваш фонд будет фокусироваться именно на поддержке исследований?
– Да. Первая наша миссия – поддержка исследовательских групп, отдельных ученых, которые работают в области онкологии, причем мы не ограничиваемся конкретными видами опухолей или определенными видами исследований. Мы хотим достаточно широко поддерживать наиболее перспективные научные проекты в онкологии, чтобы проводящие их команды могли переводить свои исследования на следующий этап.
– Речь только о разработке фармпрепаратов?
– Это могут быть и диагностика, и исследования канцерогенеза: как опухоль развивается, какие механизмы вовлекаются. Любые новые научные идеи, способствующие продвижению к победе над онкологическими заболеваниями и, как следствие, повышению выживаемости пациентов. С одной стороны, мы очень много знаем про опухоли, с другой – чрезвычайно мало. И чем больше знаний мы приобретаем, тем больше вопросов открывается. Именно поэтому фундаментальная наука – один из фокусов нашего фонда. Второй же – безусловно, трансляции в клинику, клинические исследования. На самом деле мы просто слышим больше всего о новых разработках фармкомпаний, но врачи и клинические группы тоже проводят достаточно клинических исследований. Им-то и хочется помочь, поскольку у них не так много источников поддержки. Речь может идти, например, об исследовании новых протоколов лечения с уже одобренными лекарственными препаратами или новых доз, новых режимов введения. Это необязательно новые молекулы, как в случае с фармкомпаниями. Например, есть кооперационная онкологическая группа в США, в июне опубликовавшая сводные результаты исследований различных протоколов лечения за многие годы – очень впечатляющие. И это основано на идеях практикующих врачей. Мы хотим, чтобы в России поддерживались подобные новые идеи, которые в том числе оптимизировали бы подходы к лечению.
– То есть если в онкологическом центре есть какой-то лидер своего направления, ну, или очень интересующийся врач, то они могут заявиться к вам на получение гранта?
– Абсолютно точно. Мы не будем принимать заявки постоянно, как это, например, делает «Сколково». У нас конкурсные отборы будут проходить дважды в год. Мы планируем, что первые конкурсные отборы будут достаточно широкими по направлениям исследований, чтобы дать возможность как можно большему числу заинтересованных лиц подать заявки. С высокой долей вероятности, это будут небольшие гранты. В первом отборе мы пока видим пилотные – протяженностью около года – исследования, с публикацией результатов в ведущих российских или зарубежных журналах. Мы не стремимся поддерживать науку ради науки, мы хотим науку ради результата, который даст толчок развитию. В дальнейшем, в зависимости от того, что будут рекомендовать экспертный и попечительский советы, от того, что мы будем видеть по результатам первых конкурсов, мы сможем «заужать» поле и объявлять какие-то тематические конкурсы, к примеру.
«У НАС НЕ БУДЕТ СОФИНАНСИРОВАНИЯ»
– Коммерческие онкоклиники могут подавать вам заявки?
– Я не знаю, проводят ли частные клиники научные исследования, но у нас на повестке другой важный вопрос: могут ли это делать небольшие биотехнологические компании? Это более насущная проблема. Сейчас есть много маленьких компаний, состоящих преимущественно из ученых, которые часто на базе своих институтов организуют предприятия, занимающиеся разработками. Часто более успешные с практической точки зрения, просто потому, что по-иному ставят перед собой цель. Это вопрос, который мы сейчас решаем, изучая опыт других организаций. Например, есть американское общество The Leukemia and Lymphoma Society, поддерживающее исследования конкретно в онкогематологии. Там компании могут получать гранты, но они подписывают договор возврата средств в случае коммерческого успеха. Подход, при котором нет ограничений для получения гранта коммерческими компаниями, кажется мне правильным: они проводят научные исследования не хуже. В случае если такой подход будет принят в нашем фонде, мы поможем небольшим коммерческим проектам перейти «долину смерти», после чего они могут стать успешным коммерческим проектом, который вернется в качестве «реинвестиции» в дальнейшие исследования.
– Как структурированы ваши гранты?
– У нас не будет обязательного требования о софинансировании проектов, у нас исключительно гранты. Документ о правилах финансирования, который вступит в действие, как только мы начнем конкурсы, дает достаточно свободы в деталях. То есть у нас прописаны определенные пределы финансирования и ограничения, что можно, а что нельзя закупать на грантовые деньги, но для каждого конкурсного отбора они, скорее всего, будут детализированы. Сами понимаете, сделать какое-то небольшое лабораторное исследование и сделать даже один этап клинического исследования – это разные объемы финансирования. Под каждый конкурсный отбор вместе с нашим экспертным советом и советом директоров будут утверждаться определенные условия.
– Размеры грантов вы уже определили?
– От сотен тысяч рублей на небольшие исследования до нескольких миллионов на более крупные.
– Срок реализации проектов?
– Для маленьких исследований – один год, позволяющий перейти с одного этапа на следующий. Очень часто у ученых есть какая-то идея в голове, какие-то предварительные мысли и данные, но, чтобы получить полноценный грант, требуются определенные предварительные результаты, которые ученый получить не может: на эксперименты необходимы деньги. Получается замкнутый круг. Нужно построить мостик между идеей в голове и тем, что может подаваться на долгосрочное грантовое финансирование. И вот эти мостики мы как раз можем предоставлять: есть хорошая идея, она нуждается в эксперименте для доказательства концепции, мы можем это обеспечить. Других таких возможностей у ученых сейчас практически нет.
– У нас в стране действуют подобные модели поддержки исследований или нет? Может быть, они существуют, но индустрия не очень осведомлена о результатах?
– С одной стороны, ограниченность источников финансирования действительно проблема. Они почти все государственные. Можно посмотреть данные OECD [Organization for Economic Cooperation and Development. – Vademecum] о затратах на науку в России и других странах. Безусловно, разница огромная, и, к сожалению, не в пользу России. Пробел между частным и государственным финансированием просто колоссальный, поэтому российские ученые в какой-то степени в ловушке. Гранты должны, в основном, выделяться государством – это нормально, частные источники редко вкладываются, потому что это не приносит прибыли. Но я в первую очередь говорю о диверсификации: если ученый знает, что с разными научными идеями он может обратиться, условно, в 10 мест, это куда лучше, чем если у него есть один-единственный фонд. Плюс мы видим себя как организацию, не только выдающую гранты, но и как помогающую выстроить научную инфраструктуру в области онкологии. Только финансированием решить проблему нельзя. Несмотря на то, что в нашем фонде финансирование – первостепенная задача, есть еще много всего – таких поддерживающих колонн, необходимых для построения действительно сильной научной системы, в которой знания транслируются в клинические исследования и дают результаты в виде улучшающихся исходов лечения и, как следствие, выживаемости больных. Да, на это требуются годы. Должно все срастись, и дальше это не просто деньги, а деньги вместе с другими не менее важными видами поддержки. Именно так мы видим роль нашего фонда.
– Главный вопрос: как вы планируете привлекать средства?
– У нас несколько целевых групп доноров, на которых мы рассчитываем. Это физические лица, которые готовы финансировать развитие науки в онкологии. Это организации, которые готовы поддерживать подобные инициативы в качестве корпоративной социальной ответственности. И это краудфандинг, еще один национальный пробел. В России очень хорошо налажена система адресной поддержки, при этом работа благотворительных фондов направлена на решение проблемы здесь и сейчас. Это очень значимо для пациентов сегодня, однако для того, чтобы изменить подходы в онкологии завтра требуются дополнительные усилия. Существуют также инициативы, поддерживающие скрининг и профилактику онкологических заболеваний, а кроме того, инфраструктурные фонды, которые, в основном, работают уже со следствием болезни. Если же мы посмотрим на самое раннее звено процесса, в конечном итоге приводящего к пациенту, то есть на науку, то увидим: в России пока успешно работают локальные фонды, поддерживающие какой-то определенный центр. Между тем каждый третий человек сталкивается с онкологией – либо сам, либо заболевает родственник или близкий человек – и с большими испытаниями на этом пути. Шанс решить проблему фундаментально и изменить результаты лечения этих пациентов – поддержка научных исследований. Но человеку, не обладающему достаточными знаниями, сложно понять, что является наукой, а что – сомнительным проектом. Возможно, он бы и хотел помочь, но не знает, кому. Поэтому одна из наших задач – активно вовлекать общественность в поддержку онкологической науки. Это будет способствовать изменению до сих пор существующей в обществе стигмы в отношении онкологического заболевания как приговора.
«ЛЮБАЯ ЭФФЕКТИВНАЯ РАЗРАБОТКА ДОЛЖНА СТАТЬ ДОСТУПНОЙ ВСЕМ»
– Могут ли фармкомпании и производители медизделий быть донорами фонда или с точки зрения комплаенса их участие сомнительно?
– В настоящее время фармкомпании не рассматриваются нами как приоритетный источник финансирования. В целом мы не видим тут никакого конфликта. Но участие профильных игроков в поддержке научных исследований должно быть абсолютно безвозмездным. Производители никак не влияют на то, кому выделяются деньги. Только совет экспертов дает рекомендации по предоставлению грантов. На основе экспертных рекомендаций совет фонда одобряет конкретное грантовое финансирование под определенный проект. Нам важна прозрачность, чтобы каждый желающий, зайдя на наш сайт, мог четко проследить, какие заявки были поданы, какие – отсеяны и на каких основаниях. Каждый, кто дал деньги, должен видеть, на что они потрачены и к какому положительному практическому результату привели.
– Кто входит в состав экспертного совета фонда?
– В нем около 20 человек – это ведущие специалисты из Европы, США (Memorial Sloan Kettering, Roswell Park Cancer Institute, OHSU) и, естественно, из России – онкологи Национального медицинского исследовательского центра им. Н.Н. Блохина, Национального центра онкологии им. Н.Н. Петрова, Московской онкологической больницы №62, Центра им. Дмитрия Рогачева и других. Мы встречались в июне в Чикаго на ежегодной конференции Американского общества клинической онкологии, где впервые обсуждали фонд: каким образом структурировать работу, как правильно фокусироваться на тех или иных видах финансирования, научных группах, отдельных ученых и так далее. Экспертный совет будет давать фонду стратегические рекомендации – на какие области обратить внимание, какие конкурсы объявлять, рассматривать заявки и давать финальные рекомендации по финансированию. В нашем совете практически в равной степени представлены российские и зарубежные эксперты, что важно для объективной и разносторонней оценки проектов и нашей деятельности. Мы хотим поощрять международное сотрудничество, но поддерживать какие-то группы за рубежом не будем.
– Иностранцев в качестве экспертов вы привлекаете потому, что за рубежом работа подобных фондов поставлена лучше?
– Потому что мы хотим, прежде всего, получить объективный, профессиональный взгляд со всех сторон. Мы не хотим оказаться закрытым сообществом. Онкология – общемировая проблема, онкозаболеваниями люди страдают независимо от расовой принадлежности, возраста, пола, гражданства. Поэтому мы уверены, что если разработка – диагностическая или терапевтическая – эффективна, она должна применяться везде. Если что-то стоящее изобретено в любом маленьком институте, оно должно в итоге стать доступным пациентам во всем мире. Именно так внедрялись разработки и технологии, которые меняли подходы и влияли на выживаемость пациентов, когда смертельные диагнозы становились длительно контролируемыми хроническими заболеваниями. Для такой открытости нам и нужны международные эксперты, чтобы валидировать то, что мы делаем, сопоставлять то, что происходит в их окружении и в других странах, в том числе помогать нам находить такие связи. Ведь в основном сейчас это такие личные networks, конференции и так далее. У нас есть еще один замысел, пока еще не до конца сформировавшийся, но тем не менее: мы хотим понимать, что происходит в различных исследовательских центрах России и различных научных группах, как они связаны между собой. Нам хочется сделать объективный доступный инструмент коммуникации. Молодой ученый, приходя в институт и не имея никаких контактов, может рассчитывать только на своего научного руководителя. Если будет ресурс, который позволит ему зайти в базу данных и посмотреть, что подобными исследованиями занимаются там, там и там, или что кто-то опубликовал важную, похожую на его собственную работу, статью, или есть научные группы, с которыми можно списаться и сделать что-то совместно, – это станет очень полезным инфраструктурным инструментом.
– Вы намерены объединить профсообщество на какой-то электронной площадке?
– Да, в следующем году мы хотим реализовать пилотный проект, который пока структурируем вместе с профессиональным сообществом. То есть наша приоритетная деятельность – финансирование научных исследований, но у нас также будут программы поддержки научного окружения и, возможно, образовательные программы в сотрудничестве с другими организациями.
– Вы упоминали совет фонда. Кто в него входит?
– В команде фонда четыре человека. Два основателя – я и Алексей Марченков, ученый-физик, много лет проживший в США. Его семья столкнулась с онкологическими заболеваниями, но успешно боролась с ними. Он как раз тот человек, который вообще не имеет отношения к медицине, но имеет личный мотив в борьбе против рака. В совет фонда также входят Илья Тимофеев, исполнительный директор Российского общества клинической онкологии, и Анна Пиличева, юрист, специализирующаяся на фармотрасли. Мы собрались в марте и поставили цель – за год организовать работу фонда. Изучали законодательную базу, разрабатывали стратегию и концепцию, в июне уже собрали первый экспертный совет, сейчас ждем регистрационные документы из Министерства юстиции. Мы стартовали достаточно агрессивно в плане сроков.
– Как вы будете взаимодействовать с заявителями?
– Вначале первичный отбор, white paper, синопсис исследования. Дальше те, кто будет допущен к конкурсу, пишут более подробные заявки, тоже небольшие, но уже с детальными бюджетами и сроками, чтобы понимать, на что и под какие цели берутся деньги. Для конкурсной оценки каждой заявки мы привлекаем не менее трех внешних экспертов. Они ставят свои оценки по критериям, которые мы сейчас разрабатываем с экспертным советом фонда. На их основе экспертный совет дает свои финальные рекомендации. Итоговый список рекомендованных заявок и приходит в совет фонда, который одобряет финансирование. В совете фонда есть специальный человек, который будет следить за тем, чтобы ни на одном из этапов не было конфликта интересов, чтобы все было прозрачно и четко. Как бы красиво мы ни написали автоматизированную процедуру, непредвиденных ситуаций не избежать: могут быть опаздывающие заявки, ошибки в документах, перепутанные бюджеты и тому подобное. Нам важно, чтобы все это не влияло на принятие решений. Кроме того, у нас уже собран попечительский совет – контролирующий и наблюдательный орган. Это фьюжен-совет, куда входят очень разные люди – например, Михаил Самсонов, медицинский директор «Р-Фарма»; Стивен Саммут, профессор Университета Пенсильвании, много лет занимающийся развитием технологий здравоохранения на растущих рынках, включая и Россию, обучающий предпринимателей и ученых, что делать с разработками, как их внедрять; Рудигер Хельманн, руководитель фонда The European Leukemia Net, куда, кстати, входят пять российских центров; Роберт Гейл, гематолог и медицинский директор Celgene; известный виолончелист Борис Андрианов.
– Сколько средств фонд должен агрегировать ежегодно, чтобы быть способным помогать научным проектам, и сколько таких проектов в год вы сможете брать?
– Ежегодно мы будем публиковать отчет, сколько, куда и на что мы тратим. На первый конкурсный отбор запланировано 30 млн рублей. Для нас это будет оценочный рубеж – сколько денег мы можем собирать. Мы хотим понять, насколько обозначенная нами цель скромна или, напротив, амбициозна. И в зависимости от результатов этого теста, у нас есть сценарии: мы будем либо повышать планку и стремиться к эндаументу, который будет давать нам стабильный доход и который мы будем раздавать в виде грантового финансирования, либо опускать ее. У Центра им. Дмитрия Рогачева есть фонд, которому Сергей Кириенко выделил средства в качестве эндаумента, если не ошибаюсь. Очень здорово, что такие локальные инициативы появляются, но опять же этот фонд создан для поддержки исследований в конкретном центре. Это хорошо, но недостаточно. Хочется развивать наш фонд таким образом, чтобы появилась общая инициатива для большого количества взаимосвязанных научных групп, которая бы могла масштабироваться в регионы и при этом постепенно вырастать в национальный фонд поддержки научных исследований.
– Аналогичным образом работает британский Cancer Research UK. Или там действует другая схема?
– Да, но в Великобритании более сложная структура. Они создали проект на всю страну, начинали со сбора средств для поддержки конкретных случаев, а сейчас в составе Cancer Research UK сеть научных институтов. Проводится огромное количество кампаний по сбору средств, почти в каждом городе есть магазин, где вы можете купить что-то и тем самым поддержать Cancer Research UK. У них много мерчендайза, они организуют марафоны, замечательные кампании с пациентами, преодолевшими болезнь, которые рассказывают, какой они прошли путь. Все это очень сильно меняет облик заболевания.
– Вы тоже думаете о таких кампаниях?
– Конечно. Это один из способов краудфандинга – через мероприятия собирать средства, менять отношение людей к онкологии и вовлекать в деятельность фонда и противораковую борьбу все большее число людей. Чтобы человек знал: да, я лично принял участие, лично помог сделать значимый шаг в этой борьбе.
