Онколог‑маммолог Алла Карташева, вдоволь наработавшись в государственных и ведомственных боль­ницах и постажировавшись за рубежом, решила открыть собственную клинику, сфокусированную на про­блемах женской груди. Обширные контакты в отрасли позволили доктору и ее бизнес‑партнеру привлечь в стартап группу квалифицированных специалистов, выстроив таким образом полноценную линейку диагностических и терапевтических компетенций. Сегодня Клиника Карташевой скорректировала статус и сменила «прописку», войдя в состав многопрофильного частного медцентра «МЦБ». О том, как начина­лась, пожалуй, единственная в стране клиника, специализирующаяся на заболеваниях молочной желе­зы, VADEMECUM рассказала ее совладелица и генеральный директор Алла Карташева.

«МНЕ СТАЛО РАДОСТНО ЗА АМЕРИКАНОК И ТАК ОБИДНО ЗА НАШИХ БАРЫШЕНЬ»

– Как созревало решение о создании собствен­ного медицинского бизнеса?

– После защиты кандидатской я попала в маммологию, хотя и не очень хотела этим заниматься. Всегда мечтала о большой аб­доминальной хирургии, но шеф мне сказал: «Девочкам нужно что-нибудь полегче». И тогда подобный гендерный шовинизм меня сильно обидел. Затем я попала в онко­диспансер на Бауманской [московский ОКД №1. – VADEMECUM] как сотрудник кафедры общей хирургии ММСИ. В ОКД, безусловно, рабо­тали и работают грамотные специалисты, но все было как-то печально: для женщин существовало два варианта операций – мастэктомия, то есть полная ампутация, и радикальная резекция, когда грудь сохра­няют частично и после облучают, что ведет к асимметрии и деформации. На конферен­ции по пластической хирургии в 1997 году я познакомилась с Николаем Олеговичем Милановым, Борисом Шиловым, Алексе­ем Боровиковым, вступила в ассоциацию ОПРЭХ [Общество пластических, рекон­структивных и эстетических хирургов. – VADEMECUM] и всерьез увлеклась реконструкцией при онкологических заболеваниях. Фарма­цевтические компании и фирмы, продающие имплантаты, организовывали зарубежные стажировки и учебу. В 1998 году мне удалось съездить в Америку. Мы посетили около 12 госпиталей, в том числе Rush University Medical Center, где, между прочим, снимали

популярный сериал «Скорая помощь». Главным образом мне хотелось посмотреть в США именно государственные госпитали: вставать для этого нужно было в пять утра, зато я многое увидела – например, стерео­таксическую биопсию под рентген-кон­тролем, методику поиска и удаления «сто­рожевого» лимфоузла. Меня удивило, что в государственных и частных американских клиниках подходы к диагностике и лечению одинаковы, разница только в «гостинич­ных» условиях. Главное, я увидела, что после онкологических операций у них женщины не изуродованы. На ранних стадиях вра­чи убирают очень небольшой сектор ткани молочной железы, удаляют не все лимфо­узлы, а лишь наиболее вероятно поражае­мые метастазами, проводят замечательные пластики, нередко улучшающие внешний вид. Мне стало радостно за американок и так обидно за наших барышень и врачей: мы же не безрукие и подобные операции тоже можем сделать. Я решила по возвращении всю эту кукурузу посадить на нашем поле. У меня докторская по сохранным операциям и реконструкции, а первые реконструкции мы начинали в первом онкодиспансере вме­сте с пластическими хирургами. Приходи­лось доказывать, что наши стандарты отча­сти устарели, что весь мир делает по-другому и получает результат как минимум не хуже. Казалось, все попытки переубедить старших коллег были бесполезны. Спасала работа на кафедре и в вузе, и мечта сделать «как на Западе» крепла.

– Но клинику вы организовали только в 2008 году.

– Повезло, что мы смогли это сделать. Мне повезло с партнершей, которая в тот момент, даже не вращаясь в медицинской сфере, ока­залась готова участвовать в проекте.

– То есть она была основным инвестором?

– Да, она тогда обеспечила финансовую под­держку проекта.

– То есть воплотить мечту удалось без проблем?

– Мы без особых сложностей зарегистриро­вали клинику в августе 2008-го. И тут уже все зависело от набора привлеченных специали­стов. Мы переросли 90-е, когда пациенты шли на «гостиничные» услуги. А для профессиона­лов высокого уровня определяющим является интерес к работе. Заработная плата важна, но она вторична. Поскольку я оперирую и консультирую в разных медучреждениях, работаю на кафедре МГМСУ, увидеть и най­ти нужных специалистов просто. Но когда мы организовывали частный медицинский центр именно как узкую маммологическую клинику, пришлось уговаривать специали­стов перейти ко мне.

– А ваши специалисты работают только у вас?

– Многие совмещают. У нас высокая досто­верность диагностики, бездари не выживают. Врач должен постоянно практиковаться, ра­бота в нескольких клиниках с разными специ­алистами и разным контингентом больных лишь повышает профессиональный уровень. Есть сотрудники, которые работают только у нас, но совмещение приветствуется.

– Ваш врачебный персонал занят в головных профильных институтах, например, в РОНЦ или МНИОИ?

– Из РОНЦ и института Герцена нет ни одного сотрудника, хотя я знаю людей как по своему направлению, так и гистологов – и там, и в 62-й больнице. Мы очень открыто общаемся с коллегами, нередко консульти­руемся, перепроверяем диагноз, гистологи­ческие препараты. Ответственность перед онкопациентами – крайне важная вещь, ошибки недопустимы. В РОНЦ есть потом­ственный гистолог – я знала еще ее маму, совершенно гениальный специалист. В он­коцентре работают очень сильные диагносты по маммологии. Я знакома и высокого мнения о пластических хирургах РОНЦ, 62-й больни­цы, ОКД №1, мы контактируем. Как и с теми онкологами-пластиками, которые работали в РОНЦ, но ушли в частную медицинскую практику – например, с Сергеем Блохиным [интервью с доктором Блохиным – в VADEMECUM #13 (38) от 21 апреля 2014 года. – VADEMECUM]. Одно время наши клиники даже находились рядом [Клиника Карташевой до слияния с «МЦБ» располагалась на улице Гиляровского. – VADEMECUM], и мы активно сотрудничали.

– А как вас находят пациентки?

– Сарафанное радио и интернет. У нас есть эстетическое направление, но основной ак­цент – онкология. Ведь специализированную онкологическую клинику ты не будешь искать в гламурном журнале и ты вряд ли пойдешь с се­рьезной проблемой в клинику, расположенную в торговом центре. При выявлении проблемы пациент вряд ли обратится к близким и друзьям, он скорее ночью залезет в интернет, поищет клиники. Сходит, посмотрит, а уже потом будет искать рекомендации среди знакомых.

«ЭТО «ПРЕТ-А-ПОРТЕ», А Я ЛЮБЛЮ «ОТ КУТЮР»

– Таких узкопрофильных клиник, занимаю­щихся только заболеваниями молочной железы, насколько мне известно, в стране больше нет. Почему был выбран такой формат?

– Мне нравятся специализированные клини­ки. Когда мы создавали бизнес, то обсуждали, что мы строим – сеть или профессорскую кли­нику. Сеть клиник может создавать не медик, это чисто коммерческая вещь. Организуется что-то типа направления диспансеризации, должны быть четкие методические рекоменда­ции – при каком заболевании какие анализы, это стандартизированная услуга. И это непло­хо. Но это как «прет-а-порте» и «от кутюр», а я люблю «от кутюр». Потому что такой под­ход предполагает, что сотрудники наделены многими знаниями в данной области. В нашей клинике есть «звезды» – в каждую клинику сети вы «звезд» не посадите. И «звезда» – это тяжелый сотрудник, капризный, своевольный, не терпящий жесткого обращения. Кроме это­го, степень доверия в онкологической специ­ализированной клинике очень велика. Наш пациент должен ходить к нам 10 лет, первые два года – раз в шесть месяцев. Если он забыл, мы напоминаем – у нас установлена специаль­ная программа. Пациенты могут обратиться за «непрофильным» советом, например, куда отвезти ребенка на лечение. Был даже случай, когда мне звонили с вопросом, к какому вете­ринару отвезти собаку.

– И тем не менее теперь вы объединились с мно­гопрофильной клиникой, с «прет-а-порте»?

– Да, мы маммологической клиникой вошли в состав «МЦБ». И я возглавила здесь поли­клиническое отделение. Это позволило нам сохранить автономию и в то же время взаимно обогатиться. Мы объединились полтора ме­сяца назад и довольны, теперь в нашем рас­поряжении – МРТ, терапевты, кардиологи, гинекологи, урологи, неврологи, ортопеды, блок массажистов, а мы – в распоряжении смежных специалистов. Наконец-то есть свой полноценный стационар на 17 коек. Около половины обратившихся пациенток – боль­ные с межреберной невралгией, дорсопатией и прочими болезнями; у них есть грудь, но она абсолютно здорова. Раньше мы все это диагно ­стировали и направляли в другие медоргани­зации, поскольку мы таким пациенткам ничем помочь не могли, а теперь – готовы. Конечно, в маленькой клинике ты можешь мониторить качество, что в многопрофильном центре сде­лать труднее: свою область я знаю, а есть на­правления, с которыми я знакома не настолько хорошо – например, с неврологией, урологией. А наших специалистов я рекомендую смело, наш сайт по маммологическому направлению по-прежнему озаглавлен «Клиника Карташе­вой», чтобы пациенты не потерялись.

– До объединения вы знали владельцев «МЦБ»?

– Мы переехали во 2-й Боткинский проезд и находились в одном здании с клиникой «МЦБ». И последовавшее за этим объедине­ние – взаимовыгодный альянс. Нам повезло, что изначально здание имело медицинское назначение, с правильной приточно-вы­тяжной системой, здесь прекрасный стаци­онар. Мы очень хорошо расположены – это целый врачебный городок. Рядом Институт им. П.А. Герцена, и мы можем воспользо­ваться рядом их услуг, там хорошая реа­билитация, лучевая терапия. Через доро­гу – РМАПО, мы делаем там сцинтиграфию скелета, исследование функции щитовидной железы, почек, рентген легких, и на по­слеоперационное облучение мы отправим женщину туда. Напротив – Боткинская больница, где нам делают срочные и плано­вые гистологические исследования, иммуно­гистохимию. Химиотерапию можно пройти у нас в стационаре или в районном онколо­гическом диспансере. Так мы замыкаем весь цикл обследования и лечения.

– А число пациенток, обращающихся в Клинику Карташевой, растет?

– Да, ежегодно. За прошлый год к нам обрати­лись 740 женщин, мы провели около 300 опе­раций. Но не всем нужны операции, есть масса эффективных консервативных процедур. До­пустим, кисты молочной железы обычно лечат эвакуацией содержимого с последующим вве­дением воздуха. Если в кисте нет разрастаний, мы выполняем лазерную фотокоагуляцию – забираем жидкость, посылаем ее на цитоло­гическое исследование, дальше доизвлекаем оставшуюся жидкость и завариваем полость кисты с помощью сверхтонкого лазерного световода. Подобное мало где делают. Понима­ете, если речь идет об онкопациенте, ему редко кто-то отважится сделать нечто нетипичное. Мы знаем, какую коррекцию можно сделать, что можно предложить из эстетики. Сейчас мы чувствуем себя комфортно, после пяти лет работы сформировалась лояльность пациен­ток. Примерно 70% из них – женщины, живу­щие в Москве, но есть пациентки из Томска, с Сахалина и Курил, из Абхазии, было много пациенток из Крыма, Севастополя, Симфе­рополя. Периодически приезжают пациентки из-за рубежа – из Франции, Испании, Порту­галии, Англии. Это русские женщины, которые живут или работают за границей, у которых там есть страховка, но они хотят лечиться здесь. Они уведомляют нас о дате приезда, и мы за один-два дня должны организовать их полное обследование. Мы гибкие. Бывает, к нам обращаются крайне застенчивые дамы или мусульманки, потому что мы легко мо ­жем предоставить исключительно женский персонал, не оскорбляя религиозных чувств и не смущая пациентку.

«ХОТЬ ИМПЛАНТАТ ПОСТАВЬ, ХОТЬ ЛЕЗГИНКУ ТАНЦУЙ»

– Каково соотношение доброкачественных и зло­качественных образований в практике клиники?

– Исторически сложилось, что мы практи­куем на опухолях молочных желез у молодых женщин, потому что делаем одномоментные реконструкции и занимаемся непальпируе­мыми образованиями – мы диагностируем их под УЗИ- и рентген-контролем, наши специ­алисты верифицируют раки до 3 мм. У нас были случаи, когда за счет трепан-биопсии забирался весь рак. Все равно, конечно, надо расширять операцию – есть определенные онкологические стандарты. У нас было пять – семь случаев, когда пациентки шли на эсте­тику, а мы на маммографии или УЗИ видели сомнительные участки, удаляли подозри­тельный кусочек и верифицировали рак. Есть пациентка, у который был обнаружен рак молочной железы, через полгода на обследова­нии мы нашли опухоль в толстой кишке. Ока­залось, наследственный рак, потом ее опери­ровал мой коллега – Игорь Хатьков [главный онколог Москвы. – VADEMECUM]. Получается, около четверти всех случаев – это рак, остальные – доброкачественные образования.

– Вы согласны с мнением, что после вмеша­тельства по онкологическим поводам проводить реконструктивные операции следует в той же клинике, где лечили рак? Может быть, эстетиче ­ские хирурги выполнят реконструкцию удачнее?

– Сложно сказать. Допустим, мы, как онко­логи, можем увидеть что-то подозрительное типа рецидива и по срочной биопсии в тече­ние 15 минут все проверить. Для того чтобы это распознать, нужно иметь не только общие теоретические знания – все мы проходили онкологию в институте, – но и практику. Не всегда пластические хирурги разбираются в онкологии в той мере, в какой это необхо­димо. Желательно, чтобы онколог консуль­тировал пациентку перед реконструкцией и даже участвовал в операции. Есть разные подходы – американский и европейский. В США привлекают двух разных специа­листов – общий хирург делает свою часть, а пластический хирург – реконструкцию. Конечно, в правильных руках такие вмеша­тельства – это супер. Я, допустим, у Фрэнка Эллиота училась в Атланте – это большой мастер, виртуоз. В Штатах все делают в од­ной клинике, один врач начал, продолжил другой – это проще, легче, приятнее. Когда мы только начинали реконструкции в ОКД, тоже делали операции двумя бригадами. Но пластические хирурги там все равно были онкологами по первому образованию. В Гер­мании такие вмешательства проводит одна бригада – онкологи, обученные пластической хирургии. Мне тоже проще сделать оба этапа одними руками, хотя это тяжело физически. Три – пять часов занимает операция, почти час тратится на ушивание живота после того, как забрали ткани, если говорить о методике TRAM-лоскута. Но есть простенькие ре­конструкции – экспандер и имплантат, это быстро: 40 минут идет мастэктомия и плюс еще минут 30 – установка экспандера. Сейчас прекрасные экспандеры. Но если это худень­кая пациентка, то взять собственные ткани для реконструкции проблематично. В этом случае я поставлю ей экспандер или одномо­ментно возьму ткань с широчайшей мышцы спины. Такие операции дешевле.

– Сейчас пластику после операций по поводу РМЖ чаще стали практиковать в государствен­ных медучреждениях.

– Но там невозможно сделать все виды ре ­конструкции. Ты получишь 109 тысяч – хоть ты имплантат поставь, хоть ты четыре часа танцуй лезгинку вокруг пациента. Поэтому, конечно, идут по пути более простой операции. Я не могу сказать, что она хуже, в ряде случа­ев это прямое показание. Но нельзя все двери открыть одним ключом. Мы со своей клиникой собираемся редуцированно пойти на ОМС, это задача следующего года. Не знаю, получится или нет, но мы готовим документы. Но только на стационарное лечение, поликлиника абсо­лютно невыгодна. Я уважаю своих докторов и не могу им заплатить 300 рублей за прием. И маммографию – просто пленку и электриче­ство – я не окуплю. Но, например, сектораль­ная резекция тарифицируется в 20 с неболь­шим тысяч рублей, это приемлемо, там не надо делать косметический шов. Еще радикальная мастэктомия – пожалуйста, и высокие меди­цинские технологии, если говорим о рекон­струкции, – тоже, мы не выйдем за рамки фи­нансирования. Ведутся разговоры о сочетанном финансировании, это было бы шикарно, ведь пациентка может захотеть косметический шов или, допустим, одноместную палату.