Михаил Пальцев – знаковый для отечественного здравоохранения персонаж, о котором, впрочем, почти ничего не известно. Он, возглавив ММА им. И.М. Сеченова в конце 80‑х, за 21 год службы на ответственном посту «пересидел» 12 министров здравоохранения, успел поработать с одиозным предпринимателем Сергеем Полонским, оказаться в эпицентре небывалого скандала с участием Михаила Зурабова и Татьяны Голиковой. О том, как он обрел и потерял ректорское кресло в Первом меде, как выстраивал отношения с чиновниками и бизнесом и чем занимался в прошедшие с момента громкой отставки восемь лет, Михаил Пальцев рассказал в интервью Vademecum.
«У нас даже фильмы про войну снимали, такая была разруха»
– Вы были самовыдвиженцем на выборах ректора Первого меда?
– В то время по инициативе министра высшего образования СССР Геннадия Ягодина в вузах ввели процедуру выборов ректоров – очень простую, никаких жестких правил. А я к 1987 году уже пять лет занимал должность секретаря парткома – чтобы вы понимали, фактически был вторым после ректора человеком в институте. По уставу КПСС, никакие кадровые, хозяйственные и финансовые вопросы не решались без участия партийного комитета. Даже на прием к министру мы ходили вдвоем с Владимиром Ивановичем [Владимир Петров – в 1974–1987 годах ректор Первого меда. – Vademecum].
Моя кандидатура на пост ректора обсуждалась в парткоме, и многие считали, что я слишком молод для управления институтом. В конечном итоге мой опыт работы и руководства парторганизацией в 1,5 тысячи коммунистов сыграли решающую роль. В то же время райком партии решительно возражал против моей кандидатуры, потому что Борис Ельцин [тогда – до 11 ноября 1987 года – первый секретарь Московского горкома КПСС. – Vademecum] продвигал на ректорский пост другого человека – Владимира Меньшикова, который был зампредседателя исполкома Моссовета, а прежде руководил институтом физкультуры. Ельцину Меньшиков очень не нравился, и однажды он напрямую предложил ему уйти, а взамен пообещал любую должность. Меньшиков так же прямо заявил, что хочет стать ректором Первого меда. Ельцин позвонил Чазову [в 1987– 1990 годах министр здравоохранения СССР. –Vademecum], но Евгений Иванович ему напомнил: назначить нельзя, у нас ректор – должность выборная. Против Меньшикова играло и то, что он был для коллектива института человеком со стороны. Тогда я согласился баллотироваться. Когда на заседании парткома вновь обсуждался вопрос ректорства, в зал вошел первый секретарь Ленинского райкома партии Владимир Клюев. Это был ельцинский кадр, мы с ним прежде встречались, и он убеждал меня не выдвигаться, более того – угрожал: мол, если не снимешь кандидатуру, то потеряешь должность. Тогда я предложил ему приехать в институт, выслушать аргументы в мою пользу. И там, на парткоме, состоялся еще один настолько жесткий разговор, что Клюев увидел, как меня поддерживают, и быстро ушел.
Прошли выборы, я победил с преимуществом всего в 12 голосов. Ельцин, узнав о результатах, опять позвонил Чазову и спросил, что можно сделать. Чазов посоветовал задать этот вопрос министру образования. Ельцин звонит Ягодину, а тот ему отвечает в таком духе: Борис Николаевич, это вы настаивали на демократии, и я не могу отменить закон, который вы сами продвигали.
Позже меня вызвал в Московский горком партии второй секретарь горкома Юрий Карабасов. Начал ругать, а потом вдруг говорит: «Вообще-то я извиниться хочу – ты же понимаешь, Борис Николаевич перед тобой извиняться не будет».
– В каком состоянии мединститут перешел под ваше руководство?
– Это был период безвременья, царила разруха. На улице Еланского здание клиники акушерства и гинекологии разрушалось. На базе этой клиники еще до моего прихода создали институт акушерства и гинекологии, который сейчас носит имя Кулакова, заведующего профильной кафедрой сделали директором, а потом сам институт, ставший научным центром, переселили. Помещения на Еланского залило водой, протекла крыша, началось мародерство – утащили старинные светильники, картины.
Здание Научного центра акушерства и гинекологии им. Кулакова. Фото: netmioma.ru
К слову, на одном из пропавших полотен был изображен Н.В. Склифосовский, который внешне был похож на главного редактора «Московского комсомольца» Павла Гусева. И вот Гусев получил эту картину, купленную в комиссионке, в подарок на 40-летний юбилей. Он очень гордился, повесил в кабинете. Потом один из наших сотрудников, узнав на картине Н.В. Склифосовского, понял: портрет-то наш, ворованный из той самой разрушенной клиники на Еланского. Позвонил Гусеву, тот отреагировал здраво: докажете, что это не я, – верну! Мы доказали. Вернул.
Второе, принадлежавшее нам, но заброшенное здание было на Садово-Кудринской. До революции там была гимназия, где училась Марина Цветаева, в советские годы здесь размещался институт Мавзолея имени Ленина, а во дворе располагался судебно-медицинский морг, в котором вскрывали Сталина. Этот комплекс, присоединенный когда-то к Первому меду, тоже тихо разрушался. Досталась мне в наследство и брошенная церковь Архангела Михаила рядом с клиникой акушерства и гинекологии. В 1930 году купол снесли, открыли спортивный зал, потом аптеку, потом склад. Ректор Петров был атеистом и решил на месте церкви построить студенческую столовую. Но свалить добротную храмовую постройку с наскоку не получилось. Пришел бригадир, сказал: дайте мне ведро водки – к утру церкви не будет. Но решили все-таки подождать до утра. Это и спасло храм. Живущая по соседству женщина когда-то училась в одном классе с первым секретарем горкома партии Гришиным и, увидев, что храм сносят, позвонила ему. Он приказал демонтаж приостановить. Ректор так расстроился, что устроил возле церкви свалку – туда носили старые кровати, кирпичи, мусор. На этой территории даже фильмы про войну снимали, такая была разруха. Так что первой моей ректорской заботой стало восстановление инфраструктуры.
– А что было с финансированием?
– До 1991 года денег хватало исключительно на зарплаты, а в кризис 1998 года и этого не стало.
– Как же вы содержали все это хозяйство?
– Нам очень помог Евгений Чазов. Вообще-то он заканчивал Одесский мединститут, а ординатуру проходил в Пироговке. Но при этом считал себя выпускником Первого меда и проявлял патриотизм. Дочери его, внуки все закончили Первый мед.
Через полгода после моего назначения, в 1988 году, Чазов собрал коллегию, которая должна была решить, как дальше развивать институт. Я подробно расписал план, запросил большие деньги. Чазов отложил решение еще на год – посчитал, что я пока не готов к серьезной работе. И через год, убедившись, что у меня есть понимание процесса, он начал помогать.
В 1990-м был принят закон, согласно которому вузы разделялись на три категории: институты, академии, университеты. Чазов поддержал мою идею сделать наш институт академией, и мы получили престижный статус, так появилась Московская медицинская академия им. И.М. Сеченова. Тогда же появились первые возможности для развития. Но тут есть нюанс: как Чазов стал министром? Он не хотел этого поста, хотя Горбачев его звал трижды. Наконец Чазов согласился, но поставил три условия: первое – он остается начальником Четвертого управления. Горбачев покривился: зачем вам это надо, вы же министр? Чазов ему ответил: покинув Четвертое управление, я потеряю контакт с министрами и не буду иметь к ним прямого доступа. Второе – Чазов попросил оставить прямую связь с Кремлем. На это Горбачев легко согласился, потому что сам пользовался услугами Чазова (в том числе когда глава «Четверки» информировал его об алкоголизме Ельцина). И третье условие – деньги на закупку современного медицинского оборудования, включая компьютерные томографы. В мире эти аппараты уже лет 10 как работали, а у нас не было ни одного. Горбачев согласился. Так что первые два компьютерных томографа производства компании Siemens практически закупались для Первого меда по личному распоряжению Горбачева. На дворе стоял 1991 год, и мы не понимали, что будет дальше. Горбачев, видя, что экономика трещит по швам, развязал вузам руки – нам разрешили коммерческую деятельность. Мы начали кооперироваться с бизнесом, потому что на зарплату деньги давали, а на содержание академии средств не было.
Предприниматели из ОАЭ предложили мне заключить соглашение о трансфере медицинских технологий. Я хорошо знал нашего посла в Эмиратах, он пригласил меня в страну. Мы с коллегой полетели туда 18 августа 1991 года. Прибыли, разместились в отеле. Тут я включаю телевизор и вижу танки на улицах Москвы. Жена с ребенком, слава богу, отдыхали тогда за городом. Звоню послу, спрашиваю, что делать. Он предлагает два варианта: или оставайся, или езжай. Один наш самолет, говорит, летит из Австралии, сядет в Эмиратах, я дам задание, и мы тебя посадим на борт, но в этом случае я за тебя уже не отвечаю. Тем временем местные власти в ОАЭ объявили: желающие могут остаться, получить политическое убежище и перспективу гражданства. Я сел на самолет.
В институте разгорались страсти – среди студенчества нашлись горячие головы, собирались идти на улицы, протестовать против ГКЧП. Я приехал, попросил ребят успокоиться: боялся, что студенты могут пострадать – случайно, по глупости.
– Как последовавший за госпереворотом распад СССР повлиял на вашу работу?
– Наш вуз передали в подчинение Минздраву РСФСР, которым тогда рулил Вячеслав Калинин. Первое, что он мне сказал при встрече: «У меня тут своих вузов хватает...» Мы очень тяжело притирались друг к другу. Некоторая стабилизация в работе Первого меда началась только после 1993 года, когда прекратилась чехарда с переназначением министров здравоохранения. Даже я попал в обойму кандидатов, но счастливо избежал этого поста.
«К тебе едет Черномырдин»
– Министры менялись, а вы оставались на своем посту. Как вы находили общий язык, добивались от них чего-то?
– По сути, вся хитрость заключалась в регулярных походах к начальству и выпрашивании денег. Сдавали в аренду помещения, организовывали совместные предприятия. В общем, приходилось как-то крутиться. Накануне 1998 года сложилась ситуация, когда денег не было ни на электричество, ни на зарплаты, у нас кончились лекарства. Тогда меня спасла газета «Известия»: я рассказал знакомой журналистке ситуацию, она опубликовала колонку под заголовком «Медицинская академия Сеченова не может больше ни учить, ни лечить». Мне тут же звонят: «Ты что наделал?! К тебе едет Черномырдин [тогда глава Правительства РФ. –Vademecum]».
Вместе с премьером приехали министр здравоохранения Татьяна Дмитриева и мэр Юрий Лужков. Прошлись по клиникам, поговорили с пациентами, с врачами, увидели все своими глазами. Лужков распорядился долги с нас не взимать, свет не отключать, Дмитриева тоже нашла какие-то деньги – и ситуация выровнялась.
Тогда мы собирались строить новый пищеблок. По поводу строительства я позвонил, как было принято, министру, отправил письмо в правительство. Подал прошение патриарху Алексию II – об освящении храма Архангела Михаила и заодно, по возможности, закладки пищеблока. Патриарх согласился в том числе на освящение закладки нового здания, но при условии, что на церемонию приедет Черномырдин. И Виктор Степанович согласился приехать, только когда узнал, что будет Алексий II. Такие у них были сложные отношения. В Михайлов день, 21 ноября, патриарх освятил храм, потом приехал в Центр хирургии, где освятил домовую церковь, а Черномырдин поехал к месту встречи с Пироговки. Надо было сделать так, чтобы они сошлись в точке закладки пищеблока. Охрана буквально мерила шаги, рассчитывая синхронизацию: светская власть не должна ждать духовную, духовная пришла и ждет светскую – тоже не годится.
Виктор Черномырдин.
Все вышло, как планировали. Закладку сделали, идем с Черномырдиным к машине. Он спрашивает: «А ты где сидишь?» Рядом, говорю. «А чего не зовешь?» Ну я и позвал. Мы так хорошо посидели, что помощник премьера меня потом стал «пытать»: «Слушай, что ты сделал с Черномырдиным? Он в шикарном настроении вернулся в Кремль, совещание отменил, никого с работы не снял, все подписал. Одним словом, чем тебе помочь?» Я говорю, дайте денег на оборудование – хотя бы $70 млн. Дали, благодаря чему наши клиники стали одними из лучших в Европе по оснащенности.
– Режим выживания сменился режимом развития?
– В конце 90-х появилась новая форма сотрудничества государства с коммерческими организациями – инвестиционные проекты. Меня пригласил к себе Лужков, сообщил: есть решение отдать земельные участки, закрепленные в советское время за вузами, под инвестпроекты. То есть мэрия передает землю инвестору, а он строит для вуза учебные корпуса и общежития. Простая схема. А у академии был такой участок на юго-западе Москвы. Лужков предложил: «Хочешь – участвуй в этом проекте». С этого все и началось. Мы привлекли в качестве инвестора Московскую строительную компанию. Но у них возникли какие-то проблемы, и они передали этот проект Сергею Полонскому. Он тогда был молодым предпринимателем, очень нравился Лужкову и Владимиру Ресину [тогда глава столичного Департамента строительства. – Vademecum].
– Почему жилье на этом участке построили, а учебные корпуса – нет?
– Компания Полонского должна была построить здание фармфакультета с лабораторным корпусом и опытным производством. Мне хотелось создать в Первом меде, говоря современным языком, центр трансфера технологий. По сути, все было построено, остались только отделочные работы. Ну а потом произошла известная история с моим отстранением, а мои последователи, к сожалению, не довели этот проект до конца. Там сейчас все заброшено.
– Был ли этот проект как-то связан с созданием компании «Миракс Фарма», среди совладельцев которой оказались Полонский и ваша дочь Екатерина Пальцева?
– Это совершенно разные, не связанные между собой истории. У меня были разработки препаратов для лечения онкологии. А Полонский как раз хотел инвестировать в фармацевтику и все меня уговаривал: «Давай сделаем какой-нибудь проект, я дам на него деньги». Я ответил: «Нужны инвестиции, около $1 млн». Мы подписали соглашение. Этот проект я разрабатывал вместе с членом-корреспондентом РАН Всеволодом Киселевым. Ну а дочь у меня врач, доктор наук, поэтому договорились, что и она будет участвовать. И она реально участвовала в клинических испытаниях препаратов.
– А как начал участвовать в вашем проекте владелец Aeon Corporation Роман Троценко?
– Троценко выкупил долю Полонского. Я думаю, там было пакетное соглашение, и этот проект достался ему среди прочих. Хотя Полонский это отрицает. Передача состоялась примерно три года назад. Сначала Троценко хотел свой пакет в нашей компании продать, но не смог, потому что это очень специфический бизнес.
Мне с Троценко нравится работать. Он человек очень системный, порядочный, четкий. К тому же, несмотря на бизнес, он человек науки – у него ученая степень кандидата экономических наук.
– В портфеле вашей фармкомпании – в основном БАДы. Почему?
– Сначала так и было. Но сейчас уже есть лекарства, например, Индинол Форте [средство для профилактики и лечения фиброзно-кистозной мастопатии. – Vademecum]. На выходе еще два препарата. Один используется при эрозии шейки матки. Мы придумали специальный клей, с помощью которого лекарство держится на шейке матки около суток и очень эффективно действует. Испытания этого препарата уже завершены. Второй – препарат для профилактики рака яичников – планируем запустить в следующем году.
– Вы производите свои продукты на площадке «ХимРара», но не так давно анонсировали строительство в Калужской области собственного завода. Чем обусловлено это решение?
– Да, пока мы арендуем площадку у «ХимРара», но мы не можем производить там полный цикл. Например, нужно купить более мощную капсульную машину, а перекрытия не выдерживают. И число подобных ограничений нарастает. Нам нужен собственный завод, но мы хотим сохранить эту площадку как небольшое опытное производство.
– Когда начнется строительство?
– Сейчас идут подготовительные работы. Мы должны зарегистрироваться в особой экономической зоне, для этого нужно пройти определенные процедуры. На строительную площадку мы, наверное, выйдем в следующем году. Калужская сторона выполняет свои обязательства – они начали подводку коммуникаций. Строить будем гибкий модульный завод, где будет не только собственное, но и контрактное производство – у нас есть предварительные соглашения с четырьмя индийскими компаниями.«Мне объяснили, что с министром лучше не судиться»
– О причинах вашей отставки с поста ректора говорили разное. По одной из версий, вашего преемника Петра Глыбочко поддержал влиятельный единоросс Вячеслав Володин. По другой – виной всему ваш конфликт с прежним министром здравсоцразвития и основателем СК «МАКС» Михаилом Зурабовым из-за разногласий по проектам в сфере медицинского девелопмента. А как было на самом деле?
– С Зурабовым я знаком с начала 90-х годов. Вместе мы реализовали один из первых в здравоохранении проектов по модели государственно-частного партнерства – ОАО «Лечебный центр». Первый мед выступал как государственный партнер, а страховая компания «МАКС» – как частный. Клиника размещалась в помещении, закрепленном за Первым медом. Когда вышел закон о запрете такого взаимодействия, институт из проекта вышел. Тогда действительно возникла конфликтная ситуация, но со мной она никак не связана. Один подъезд здания, в котором размещался Лечебный центр, был в собственности соинвесторов проекта, а другой – принадлежал частным лицам. Компания «МАКС» [мажоритарный акционер ЗАО «Лечебный центр». – Vademecum] была против приобретения этих площадей, но остальные соинвесторы позицию «МАКСА» не поддержали. Надежда Мартьянова [гендиректор СК «МАКС». – Vademecum] пошла на конфликт, который закончился выходом «МАКСА» из состава акционеров и продажей доли клиники. Сейчас я к этому проекту прямого отношения не имею. К сожалению, когда Зурабов стал министром здравоохранения, отношения у нас испортились. Он мне говорил, что в здравоохранении все будет нормально, если правильно наладить денежные потоки. Я же считал, что медицина – это особая отрасль, поскольку касается людей. Это и искусство, и наука. К медицине нельзя относиться исключительно как к коммерции. У меня были очень серьезные позиции в нашей отрасли, и на этой почве у нас возникла личная неприязнь. Когда Зурабов был министром здравоохранения, он меня ни разу не принял.
Был еще один эпизод, когда избирали президента РАМН. Кандидаты – Дедов и Давыдов. Я встал на сторону Давыдова, который выиграл. А Дедов, которого поддерживал Зурабов, проиграл. Я председательствовал на тех выборах, и Зурабов считал, что я все подстроил. Считаю, что в моей отставке Зурабов сыграл решающую роль.
– В то время главой Минздравсоцразвития была Татьяна Голикова. Какой позиции придерживалась она?
– У нас с нею были очень добрые отношения. Она человек, безусловно, талантливый, необычный. Проблемы начались внезапно – планировалось совещание ректоров медвузов, на котором она попросила меня сделать доклад. Текст доклада я с ней согласовал. Говорил о том, как надо развивать высшую школу, о практической подготовке врачей, о том, что у всех вузов, как у Первого меда, должны быть свои клиники, приводил примеры зарубежного опыта. На этом совещании присутствовали и Вячеслав Володин, нынешний спикер Госдумы, и депутат Валерий Рязанский (он сейчас в Совете Федерации), была очень большая думская группа. В целом все прошло хорошо, меня поддержали. И только потом выяснилось, что мой доклад не вписывался в общую концепцию. Хотя Голикова всех людей Зурабова убрала и в целом тоже меня поддержала, но, видимо, там существовали внутренние договоренности. Все случилось внезапно. Она резко прервала со мной контакты, и в Первом меде начались многочисленные проверки.
– Вы считаете, она не хотела вашей отставки?
– Думаю, в ситуации со мной ее использовали. Наш деловой контакт, по-видимому, многих не устраивал. Возможно, кто-то опасался, что Голикова будет опираться на меня, как на авторитетную в медицинском мире фигуру, поскольку шла речь и о том, что я после должности ректора стану президентом РАМН. Или даже о совмещении двух должностей – тогда это позволялось. Боялись, что наш тандем получит слишком большое влияние. В тот период кое-кто не был заинтересован в укреплении позиций и самой Голиковой. У меня есть предположение, кто это сделал, но я не буду называть конкретные фамилии.
– Больше вы с Голиковой не пересекались?
– Нет. И не знаю, как она оценила последующую ситуацию. Я же был уволен без объяснения причины. В тот момент я был на больничном. Мне это все очень тяжело далось, тем не менее, сопровождавшие мою отставку уголовные дела были закрыты.
– Но вы подавали в суд на Минздравсоцразвития. Почему же отозвали иск?
– Мне объяснили, что с министром лучше не судиться. И я, поразмыслив, отозвал иск. Во-первых, не хотелось вступать в конфликт с женщиной. Она, как мне передавали, очень болезненно переживала ситуацию. Я не хотел усугублять ни ее, ни свое состояние. Подавая иск, я все же надеялся, что мы помиримся. Я подавал сигнал, что надо как-то договариваться и расходиться. Был такой вариант – мне 60 лет исполнялось, я мог бы уйти «по собственному желанию», раз они так настаивали. Это был переломный момент в моей жизни. Моя жена заведовала отделением в клинике акушерства и гинекологии в Первом меде. Ее тут же уволили. Финальной точкой истории стало обращение на имя Президента РФ за подписью 6 тысяч преподавателей и студентов вуза в мою поддержку. Оно попало по назначению, но осталось без ответа.
– Как вы оцениваете нынешние успехи Первого меда?
– Вы должны четко понимать, что пришла другая команда, у которой другое видение. Я строил другой вуз, ориентировался на международный уровень. Много ездил, договаривался с иностранными партнерами – с Колумбийским университетом, Сорбонной. Мы долгое время занимали второе место в мировом рейтинге медуниверситетов, из ТОП10 никогда не выходили. Что сейчас там происходит, не могу сказать. С 2009 года я порог университета ни разу не переступал.
Произошла практически полная замена ректората. Иногда, по старой памяти, прошу проконсультировать кого-то из пациентов, но осталось всего две-три клиники, где есть врачи, которых я знаю и к которым могу обратиться. Остальные люди мне неизвестны.
– Тогда что в Первом меде вы считаете собственной заслугой?
– Есть три важных достижения, которые, я уверен, можно считать моими. Самое главное, я вывел институт из разрухи и начал строить современный медвуз.
Все последние запуски в Первом меде, все, что Глыбочко довел до ума, – мои проекты. Аптека, построенная рядом с церковью, завершенные пристройки к госпитальной терапии, спортивный комплекс на стадионе «Буревестник» – мои проекты, которые он довел до конца. Сейчас общежитие строится – тоже мой проект. По сути, науку в Первый мед тоже я привел. Когда в начале 2000-х, при министре здравоохранения Шевченко, началась реструктуризация мединститутов, к вузам присоединяли ряд НИИ. Тогда я присоединил к Первому меду Институт туберкулеза, Институт паразитологии и тропической медицины, Институт фармации, Центральную научную медицинскую библиотеку, очень хорошую минздравовскую поликлинику. Я создал Институт молекулярной медицины, где в годы ректорства был научным руководителем, правда, не знаю, существует он сейчас или нет.
В начале 2000-х были сделаны серьезные вещи. Например, обсуждался вопрос перехода на Болонскую систему. Тогда министром образования был Владимир Михайлович Филиппов – он сейчас возглавляет РУДН, председательствует в ВАК, мы с ним дружим до сих пор. Я сумел его убедить, что врачей нельзя превращать в бакалавров. И еще я показал возможность сосуществования вуза, науки и клиники, о чем и докладывал на том злосчастном совещании ректоров. Видимо, кто-то из присутствовавших там Татьяне Алексеевне Голиковой и шепнул, мол, Пальцев тебя подсиживает. С нынешним министром здравоохранения Вероникой Скворцовой я хорошо знаком. Она ученица академика Гусева, с которым я дружен и сейчас поддерживаю отношения. Но с Минздравом у меня нет рабочих контактов.
«Меня в Администрации Президента попросили»
– После вашей отставки в отрасли предположили, что вы займетесь управлением здравоохранением...
– На момент отставки я был первым вице-президентом РАМН. После избрания Давыдова в администрации Президента РФ попросили, чтобы я стал первым вице-президентом и помогал ему. Но я тогда поставил условие: остаюсь ректором Первого меда. Мне пошли навстречу. А вот летом 2014 года на должность вице-президента РАН меня позвал уже Владимир Евгеньевич Фортов, с которым я был хорошо знаком. Я его предупредил, что не очень лажу с Дедовым еще после истории с прежними выборами, поэтому это вряд ли возможно. Ситуация подвисла, я был на перепутье, а потом внезапно с должности главного ученого секретаря РАН ушел Соколов, и я занял его место.
– Год назад вы неожиданно стали гендиректором частной клиники «Моситалмед» (подробнее – в материале «Бесшумный «МАКС», Vademecum #2 (113) от 25 января 2016 года). Как это случилось?
– Это проект Варткеза Арцруни, с которым мы давно знакомы. В 80-х он был первым замначальника Главмосстроя, а я в то время занимался строительством нового корпуса института. Мы познакомились еще в то время. Он человек деловой, обладает сильными волевыми качествами, в те годы его даже побаивались в Москве. И в определенный момент он мне очень помог с моей стройкой. А тут мы с ним встретились на вернисаже в Третьяковской галерее. Он рассказал, что у него есть проект «Моситалмед» и планы по созданию сети клиник. Я рассказал ему про персонализированную медицину и другие тренды в здравоохранении, а он предложил возглавить одну клинику, понимая, что я не смогу полноценно заниматься всем проектом, так как основная моя работа – в Академии наук. Мне стало интересно, и я согласился.
– Вы знали, что в «Моситалмеде» тогда разгорался акционерный конфликт, одна из сторон которого – хорошо известная вам СК «МАКС»?
– Я этого не знал, к сожалению. В тот момент конфликт только-только разгорелся. Когда я увидел все эти многочисленные судебные документы, то все понял. Честно говоря, я бы ушел сразу, но по-человечески бросить проект, вообще ничего не сделав, не мог. Сейчас ситуация разрешилась, острого конфликта уже нет. А сеть клиник создана – при мне открылась клиника стоматологии на Комсомольском проспекте, в процессе открытия клиники женского и мужского здоровья. Но к сегодняшнему дню я из проекта вышел: начались перипетии с выборами РАН, у меня не было времени на совместительство.
– Какие «неакадемические» проекты у вас сейчас есть?
– Довольно давно я занимаюсь клеточными технологиями, вместе с академиками Владимиром Смирновым и Владимиром Кулаковым мы одними из первых в стране создали банк клеток пуповинной крови, называется он «Криоцентр». Сейчас проводим испытания препаратов для лечения болезни Альцгеймера, Паркинсона и ДЦП. Они находятся на этапе клинических испытаний. Еще одна интересная для меня тема – получение человеческого церебролизина. Церебролизин – это препарат, сделанный из клеток мозга свиней. Но современные IPS-технологии [матричные технологии для выращивания стволовых клеток. – Vademecum] позволяют создавать из человеческих клеток эмбриональные, которые нельзя использовать, но белки их можно применять в качестве лекарственных средств.
Совсем недавно был создан Центр по подготовке кадров для управления наукой при Финансовой академии. Этот проект существует буквально с апреля, так что пока рано о нем говорить. Но смысл в том, что наука нуждается не в менеджерах, а в ученых, обладающих соответствующими управленческими навыками.
