Пять лет назад глава Республиканского юридического общества и совладелец нескольких компаний, занимающихся аудитом, финансовым консалтингом и посредничеством, Александр Хаминский выкупил здание на Алтуфьевском шоссе в Москве и открыл там Научно-диагностический центр клинической психиатрии. О мотивах и последствиях этого инвестиционного решения предприниматель рассказал в интервью Vademecum.

«Медицина была выбрана практически на автомате»

– Как юристу пришло в голову открыть психиатриче­скую клинику?

– У меня юридическая организация, и это, безус­ловно, мой основной вид деятельности. Просто в жизни каждого человека возникает вопрос: что делать дальше? Подавляющее большинство его просто не слышит, а из тех, кто слышит, – опять же большинство – оставляет его без ответа. Я не привык оставлять вопросы открытыми, более того, делю их на поступающие от людей, и те, которые я слышу из другого источника, который, очевидно, всегда прав и обладает абсолютным знанием истины. Я по­нял, что подошел момент, когда надо отдавать долги. Медицина была выбрана практически на автомате, дальше встал вопрос, какое направление выбрать. Стоматологические, гинекологические и урологиче­ские клиники – это чистая коммерция: открываем, пишем технико-экономическое обоснование, ста­вим финансовый план – и поехали. Психиатрия – дело абсолютно иное, материя принципиально более тонкая. Когда ты занимаешься клинической психиатрией вкупе с научными исследованиями, ты не можешь работать как поточный медцентр, не мо­жешь ставить во главу угла самоокупаемость, рента­бельность и так далее. Когда ты открываешь стома­тологию, к тебе приходят люди, которые за свои же деньги хотят красивые зубы. Ко мне же в основном приходят весьма ограниченные в средствах люди. Это в Швейцарии пансионаты за 20 тысяч евро в ме­сяц, где собирается европейская знать. У нас людям часто реально некуда прийти с проблемой. Поэтому я принял непростое решение приобрести помеще­ние для центра.

– А не дешевле было бы пробовать себя в незнакомой отрасли на арендованных площадях?

– Аренду нужно оплачивать, плюс нужно найти подходящую для медучреждения площадь, а они в Москве дефицитны. К тому же такую площадь все равно нужно доводить до ума. Что дальше? Ста­вите команду врачей, разрабатываете внутренние стандарты и принципы, документацию и начинаете работать. Нужно отработать аренду, зарплату врачей и, раз столько усилий, – получить хоть какую-то прибыль. Где в такой конструкции умещаются науч­ные исследования и благотворительная помощь де­тям, семьи которых не могут себе позволить платную психиатрию, хотя остро нуждаются в ней?

– Так почему именно психиатрия?

– Среди прочих у меня есть и высшее образова­ние в области психологии. Когда я начал вникать в суть этого вопроса, я понял, что в нашей стране все с этим делом обстоит весьма и весьма печально. Та психиатрия, о которой хотелось бы говорить, закончилась лет 100 назад – после октябрьских событий, когда в нашей стране вообще умерла зем­ская медицина. Психиатрия подразумевала особый подход врача к пациенту, особый настрой и внутрен­нее желание врача заниматься этой деятельностью. В принципе, на вооружение после 1917 года прини­мались любые методы, которые могли бы позволить взять волю человека в кулак и сжать – превратить в ничто. Психиатрия подходила для этого как ника­кая другая область медицины. Термин «карательная психиатрия» возник не на пустом месте. Вопрос в том, что психиатрия допускала методы, которые были похожи на пытки, – связывание, бескон­трольный электроток, накачивание психотропными препаратами. Врагов народа необязательно было расстреливать – были вещи и пострашнее. Сегодня проблемы с лечением людей, страдающих душев­ными расстройствами, обусловлены этим историче­ским периодом. Люди боятся принимать препараты, боятся превратиться в безвольное растение – в того, кого нарисовало их воображение, базирующееся на книгах или фильмах. Сама система психиатри­ческой помощи развивалась ступенчато: нижняя ступень – психоневрологические диспансеры (ПНД), где пациентов диагностировали, ставили на учет, – клеймо на всю жизнь, поэтому люди боя­лись психиатров и любого профильного заведения.

Затем психиатрические больницы и стационары, в основном для длительного лечения и для тех, кому требовалась изоляция. И психоневрологические пансионаты – промежуточное звено, куда помеща­ли людей, которые не могли обслужить себя сами или нуждались в постоянном патронаже. Вы в этой системе где-нибудь видите центры психиатрической помощи, куда человек при появлении той или иной симптоматики, заставляющей его задуматься о своем душевном здоровье, мог бы обратиться? Фактически подобных медучреждений никогда не было! Помимо вышеназванных учреждений есть НИИ психиа­трии и Научный центр психического здоровья РАН. Я общался с этими товарищами, все доктора наук с тех времен, безусловно, авторитетные. Я спраши­ваю: «А УЗИ вы как применяете?» – «Никак, если параллельно пациент жалуется на что-то, делаем УЗИ внутренних органов». Но, допустим, приходит пациент и жалуется, что его качает, мутится созна­ние, ему от этого становится страшно, начинается дезадаптация и так далее. Наши врачи привыкли сразу ставить диагноз, а не задаваться вопросами: что у него с кровотоком, может быть, у него шейный остеохондроз, может быть, он погодозависим? Мы говорили с сотрудниками НИИ психиатрии о диа­гностике панических атак: «Все ясно, больной рас­сказывает симптоматику». Но симптоматику врачи должны определить и классифицировать, а человек должен говорить лишь о своих ощущениях! В ряде случаев без полноценного обследования эндокрино­логом диагноз поставить просто невозможно.

«На пустом месте психиатрические клиники не строились»

– Выбирая направление, вы изучали потенциальных конкурентов?

– Конечно, я посмотрел, что происходит. В 2010 году на слуху были, да и сейчас есть несколько частных клиник – «Преображение», «Психическое здоро­вье», «Клиника постстрессовых состояний» Бел­киной, есть «Дар», где по методу Довженко лечат алкоголиков и наркоманов, «Альянс». Минутко [Виталий Минутко – психиатр, владелец клиники «Психическое здоровье». – Vademecum] был одним из самых первых, откровенно продавал свое имя. «Альянс» дает рекламу, но это несколько кабинетов в торговом центре. На пустом месте психиатрические клиники не образовывались. Либо был ключевой пациент, которому важна помощь конкретного врача и он готов был под врача финансировать клинику, либо, допустим, такой случай: Марк Гарбер – инвестбан­кир, который был дружен с профессором Белки­ным. Когда Гарбер учился в мединституте, Белкин у него преподавал и был одним из соучредителей Российского общества психиатров. И он купил дочери Белкина особняк, та открыла клинику, где лечит высокопоставленных наркоманов и алкоголи­ков. Я всего лишь называю вещи своими именами. Они хвастаются, что у них стационар, но там один постоянный доктор, который назначает препараты, и врачи-дежуранты – вот и все.

– А у вас стационара нет?

– Да, мы работаем без стационара. Мы строили клини­ку на принципах психобиосоциального подхода. Мы говорим о том, что нельзя вылечить человека одной таблеткой или одним добрым словом. На самом деле главный вопрос – в диагностике, несмотря на то что большинство психиатров считают диагностику оценоч­ной, а собственное мнение – законом. Мы в обязатель­ном порядке делаем ЭЭГ – у нас хороший аппарат, мы получаем представление об органике головного мозга. Проводим лабораторные исследования – определяем уровень серотонина, катехоламинов в крови, при не­обходимости выполняем генетические тесты. Эндо­кринологи, кардиологи, терапевты у нас свои. Если нужна специализированная консультация – направляем в партнерские клиники. Например, энурез – это «наше» заболевание, но необходимо исключить урологическую составляющую. Плюс психологическое тестирование, но его проводят не психологи, имя которым – легион, а психологи клинические, которые занимаются ней­ропсихологическими и патопсихологическими обсле­дованиями. Мы можем ребенка-аутиста выявить в год и девять месяцев. У любого психиатра или клиническо­го психолога спросите, во сколько лет он возьмет ребен­ка на обследование, он скажет: с трех лет. Мы назначаем фармакотерапию, светолечение, электромагнитную транскраниальную стимуляцию малыми электротока­ми, психотерапию и психокоррекцию. А слово «соци­альный» в этом длинном названии означает следующее: в большинстве случаев обстановка, в которой находится пациент, способствует отрицательной динамике заболе­вания. Мы должны работать с родственниками пациен­тов, выяснять все эти факторы, не лениться подробно расспрашивать – от осложнений после заболеваний в детстве до условий проживания, все протоколируется, ведь это далеко не праздные вопросы. Мы занимаемся и научной работой: в Казани прошел Съезд психиатров, мы заявились по пяти докладам. Это наши исследова­ния последнего года. В Европе приняты фокус-группы в 20–90 человек, а в прошлогоднем докладе нашего профессора Емельянова данные были по 167 пациентам! Нам не поверили, спросили: «Нарисовали?» А у нас истории болезни по всем пациентам!

– То есть ваш проект не коммерческий?

– Смотрите. Мы открываем клинику – должны взять помещение, сделать ремонт. В большинстве случа­ев – довести воду, озаботиться приточно-вытяжной вентиляцией, кварцеванием. Полы-стены-потолки – из определенных материалов, должны быть места хранения отходов по разным категориям, специальный холодильник, хранилища и кладовки. Нужно оборудо­вать процедурный кабинет, УЗИ – приличный аппарат с насадками стоит 50 тысяч евро. Плюс если ты будешь еще и платить где-то 500 тысяч рублей за аренду, когда ты все это окупишь? Оплаченные пациентами счета идут на зарплату, коммунальные платежи и вывоз спецотходов. Иногда пациенты пишут жалобы в раз­ные инстанции, особенно любят прокуратуру – там сразу спрашивают о платежных ведомостях. Первым делом медцентры ловят на том, что выручка есть, а зарплаты копеечные. Не забудьте налоги, отчисления в бюджетные фонды. А есть пациенты, которых нужно принять бесплатно. Все, приплыли!

– Так сколько лет нужно, чтобы такая клиника окупилась?

– Никогда она не окупится! Купите помещение, сделайте ремонт и попробуйте. Потребуется несколь­ко миллионов долларов. Собственные помещения не окупаются. И на сегодняшний момент я не вижу оснований, по которым психиатрия может приносить доход. Но я зарабатываю на другом, мне не нужно получать от медицины деньги.

– Так на чем же вы зарабатываете? На наркологических услугах, где тоже требуется психиатрическая помощь?

– Это совершенно другое поле, мы не играем на том рынке. Там другие правила, 99% так называемых наркологических клиник – вовсе не клиники. Чтобы размещать рекламу, они оформляют лицензию на лю­бой вид психиатрической помощи, у них есть один врач – психиатр-нарколог. Через фирму-посредника оформляется договор о субаренде помещения, куда можно привести Роспотребнадзор и лицензирующие органы. Ситуация такова, что люди, которым сейчас нужна наркологическая помощь, готовы ее приобре­тать по минимальным ценам. Диспетчерская такого «медцентра» представляет собой мобильный телефон, больше ничего нет. Там сразу принимают заказ и гово­рят, что приедут, еще не созвонившись с врачом. Иначе клиент окажется у другой так называемой клиники. По справочнику быстро находят человека, который поедет на вызов. А поехать может кто угодно – сани­тар, медсестра, фельдшер, водитель, слесарь, – лишь бы он мог воткнуть иголку. И вот он приезжает с физ­раствором и капельницей. Чтобы поставить человека на ноги, необходимо воздействие препаратов, которые в подавляющем большинстве находятся в списке сильнодействующих и, следовательно, являются учет­ными. Когда некий гражданин приезжает к пациенту, не предъявляет документы, подтверждающие врачеб­ную квалификацию и принадлежность к клинике, и в чемоданчике привозит психотропные препараты, добавляет их в капельницу, устанавливает регулировку, чтобы процесс пошел как можно быстрее, – какой результат может быть? Как руководитель психиатриче­ской клиники и юридической компании, я оцениваю это следующим образом: если в момент, когда этот товарищ вставляет иглу в вену, войдут полицейские и представители ФСКН, он отправится не менее чем на 10 лет. Одним словом, к таким «докторам» обраща­ются не столько из-за горя, сколько по безграмотности и недальновидности. Последствия-то могут быть у та­кой ситуации любыми, и никто за них не ответит!

«Клиническим психологам хочется быть докторами»

– Вы упоминали про психиатрическую помощь детям. Как часто вы их лечите?

– Я лично делаю акцент на этом, минимум половина наших пациентов – дети. Побывав один раз в государ­ственной клинике, в ПНД, понимаешь, что не хочешь, чтобы твои дети там лечились. И там свои правила, основанные на ведении учета. В лицензии ПНД зна­чатся психиатрия, наркология, психотерапия, но если психиатру понадобится консультация интернистов – их там не окажется. А в поликлинике просто так не примут, нужно идти к терапевту за направлением, а терапевт вам скажет: почему по требованию какого-то психиатра я должна давать направление? А у меня вся деятельность лицензирована: кардиология, функциональная диа­гностика, УЗИ, неврология, терапия – все свое. Здесь понятная схема.

– Возможно, родителей в принципе пугает, что с их ребен­ком в психиатрическом смысле что-то не так?

– Безусловно. Самый наглядный пример – случай с сестрой Натальи Водяновой. Девочка с аутизмом, церебральным параличом, в течение многих лет неле­ченая, заниматься ею начали относительно недавно. В праве есть термин «декриминализировать», то есть выводить из-под действия уголовного законодатель­ства, вот и здесь наблюдается похожая тенденция: для социализации людей со ссылкой на особенности развития из врачебной сферы интересов выводится часть диагнозов. Детям с аутизмом ставят целый ряд других диагнозов или называют это особенностями. Это мнение популярно, потому что позволяет род­ственникам считать детей здоровыми. Есть громадное число психотерапевтов – членов каких-то ассоциаций, считающих так же. Но, посмотрев поближе, вы увидите, что люди получили документ о подготовке по соци­альной психологии, затем вступили за 2 тысячи руб­лей годового взноса в некие общества, которые выдали им бумажку, что они психотерапевты. И они говорят пациентам то, что те хотят услышать. Их деятельность вне медицинского поля, хотя они называют себя пси­хотерапевтами. Клиническим психологам тоже хочется быть докторами, и они применяют спорные методи­ки. В случае, который я привел в пример, возникла аналогичная ситуация – девочка страдает аутизмом минимум средней степени. Но близким хочется, чтобы она была не больной, а с особенностями. Абсолютно не важно, что было в кафе. Туда пришла няня, которую убедили, что с ней просто особенная 26-летняя девушка. И когда начался конфликт вокруг поведения, выходя­щего за общепринятые рамки, люди разделились на два лагеря. Вместо того чтобы пригласить клинического психолога, имеющего опыт работы с детьми-аутистами определенной категории, взяли няню, боящуюся поте­рять работу. Но с детьми, страдающими психическими заболеваниями, должны работать квалифицированные специалисты. Более того, за три недели до этих событий всю эту проблематику мы с Натальей Водяновой раз­бирали лично – сидели в аэропорту Ниццы, обсуждали благотворительные проекты и, в общем-то, сходились по всем вопросам, кроме одного – оценки аутизма: болезнь это или особенность.

– Но для того чтобы, в частности, заниматься такими па­циентами, нужен стационар. Вы планируете его открытие?

– Нет, технически это сложно. Нужно еще несколь­ко миллионов долларов, организовать правильно стационара нужно обеспечить санэпидрежим, ор­ганизовать пищеблок, химчистку, охрану, ночные дежурства. А в отсутствие господдержки… Я, конечно, извиняюсь…

– Какого типа поддержка вам нужна?

– В законе написано, что психиатрическая помощь финансируется за счет региона. Если у тебя не феде­ральная клиника, ты вправе обращаться к субъекту Федерации за софинансированием. Я буду принимать больше пациентов-детей бесплатно, а вы мне будете возмещать издержки – но нет, ни под каким соусом московский Департамент здравоохранения не согла­шается. В 2012 году я обратился к 49 крупнейшим ком­паниям с просьбой выделить средства для программы помощи детям, больным аутизмом, СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности), шизофрени­ей. Несколько сотен евро обеспечили бы врачебный прием на целый год, несколько тысяч евро – получение полноценной помощи и психокоррекции, проведение необходимых обследований и прием препаратов. 48 компаний скромно промолчали, «Ро­снефть» ответила отпиской, что в бюджете нет средств, хотя мы большие молодцы, что продвигаем такие идеи. И это публичная компания, раз в год публикую­щая отчетность! На «социалку» они тратят в среднем 12 млрд рублей. Я не Навальный, его дело считать, но при таком бюджете, пожалуй, можно было прислать инспектора посмотреть, что и как мы делаем. Чтобы он рассказал директору профильного департамента, и они бы подумали о шаге вправо-влево. Но всем все равно.

– А госзаказ в психиатрии интересен частным коммерче­ским игрокам?

– Если государство объявит тендер на психиатриче­скую помощь, я буду участвовать. В том же Израиле ты можешь открыть мини-пансионат для душевноболь­ных на дому. Если у тебя небольшая квартира, государ­ство поможет снять дом, будет обеспечивать врачеб­ный сервис и еще платить тебе предпринимательский доход, это будет твоим бизнесом. В Канаде похожая история. В 2010 году я специально ездил смотреть, как организована такая помощь в Хайфе. Детское отделение на 24 человека, а у нас бы туда положили 240. Классы рисования, иврита, математики, игроте­рапии. Меня не поняли, когда я спросил, а нельзя ли оптимальнее использовать помещение. У нас зайдите на Потешную, в НИИ психиатрии. Различные катего­рии больных категорически не должны пересекаться!

По историям болезни они, наверное, сепарированы, они вместе ходят и едят – легкие «пограничники», невротики и люди в психозе, заколотые антипсихоти­ками, чтобы ничего не покрушили. Тяжелые пациенты легче от этого не станут, а для легких это просто удар под дых.

– Недавно депутаты предложили ужесточить ФЗ «О пси­хиатрической помощи» в части, касающейся принуди­тельного лечения. Вы считаете, для этого есть основания?

– На мой взгляд, поводов, описанных в законе, до­статочно. Неясно другое: в законе фигурирует термин «медорганизация», но непонятно, касается ли это негосударственных клиник. В недобровольном поряд­ке человек может быть госпитализирован в медицин­скую организацию, а принудительные меры медицин­ского характера по решению суда к нему могут быть применены только в медорганизации государственной системы здравоохранения. Были случаи, когда мы, видя риск для безопасности человека и окружающих, удерживали у себя пациентов насильно до приезда скорой помощи, оформляли спецакт и выступали в суде. Приходит юрист из госбольницы, приносит папку с данными всех, кого к ним привезли, судья выносит решение, просто подписывая эти документы. Нас же проверяют, как в рентгеновском кабинете, потому что мы – негосударственная клиника. На про­шлой неделе папа привез молодого человека – 22 года, под метр девяносто, мастер спорта по самбо – в состо­янии острого психоза. Доктор хотел патонейропси­хологические обследования провести, ЭЭГ сделать, но он не сидит на месте. Объясняем, что необходима госпитализация. Отец сказал, что постарается довезти сына до дома, чтобы все организовать и собрать вещи. Они поехали, но через полкилометра парень начал вы­брасываться из машины, отец завел его в кафе, он там начал кидаться мебелью. Каким-то образом он привез его обратно. Мы вызываем скорую помощь, а нам говорят, что большая очередь и сейчас к нам приехать не могут. Они – государственная «скорая», мы – него­сударственное медучреждение, они нас видеть не хо­тят, предлагают, чтобы мы сами договаривались с 15-й больницей [психиатрическая клиническая больница №15. – Vademecum], где есть отделение острого психоза. Вот так работают госгарантии. Мы держали место в 15-й больнице, к девяти вечера приехала платная «скорая», и тогда смогли его транспортировать.

– Если бы вы все это знали пять лет назад, открыли бы клинику?

– Да, я пошел бы тем же путем. Когда я это гово­рю, меня никто не понимает. Как говорил поэт Вознесенский, «свет должен быть собственного производства, поэтому я делаю витражи». Если ты успешно занимаешься юриспруденцией, кто может предложить потратить деньги на дело, которое однозначно нерентабельно? В этом мире только Он может подсказать, что надо идти таким путем, – наш «старший товарищ». Остальные, если предложат мне таким образом закопать деньги в землю, сразу станут пациентами моей же клиники.