Армен Садгян
– Вы много лет занимались инфраструктурными и строительными проектами и вдруг приобрели биофармацевтическую компанию. Зачем?
– Сначала я заинтересовался «Биораном», потому что удивился: как такой нужный стране проект – осуществленное в Институте биоорганической химии РАН (ИБХ) инновационное производство инсулина – с 2004 года до сих пор не воплотился в промышленном масштабе. Притом что 10% потребности Москвы в инсулине ИБХ удовлетворял в течение восьми лет. При поддержке РАН и правительства Московской области был создан «Биоран», а завода как не было, так и нет.
Я взял «Биоран» в 2011 году, но прежде несколько раз слетал в Германию, пообщался с немцами, пока они не подтвердили: да, мы готовы покупать инсулин, который будет производить «Биоран», в готовых лекарственных формах. Сначала они собирались покупать только субстанцию, что нас никак не устраивало – завод, который мы собирались строить, очень дорогой, окупить инвестиции можно, если продавать в ГЛФ (готовые лекарственные формы - Vademecum). Немцы согласились покупать на 50 млн евро в год. Еще до моего вхождения в компанию завод был спроектирован с расчетом на производство 200 кг субстанции в год – такой тогда была потребность России. И я с воодушевлением взялся за этот проект.
Мы вместе с представителями немецкого Коммерцбанка АГ, который согласился кредитовать строительство, приехали в ВЭБ – протокол подписали, что если немцы закупают на 50 млн евро в год ГЛФ, то проект окупаемый, можно финансировать. В известной компании «НЭО Центр» нам сделали бизнес‑план, и мы подали заявку в ВЭБ. Тогда у меня был казахстанский соинвестор, с которым мы присутствовали на совещании в ВЭБе. Он увидел, что проект очень важен для страны, и решил после этого у меня почти всю компанию забрать, причем без оплаты. Пришлось разойтись.
В тот момент я уже понимал, что нам нужны аналоги инсулина, сам инсулин устаревает. Поэтому в 2012 году я пригласил известного генетика Шматченко, который работал на «Герофарме», организовал для него лабораторию, стал закупать оборудование. Так мы начали работать над аналогами инсулина. Я думал, что у меня есть инвестор, и сам пока финансировал лишь исследовательские работы. Но и после потери соинвестора я не мог остановить работу в лаборатории на полдороге. Пришлось и дальше самому все финансировать.
– Но поиски инвестора, судя по всему, не прекратили?
– Я встречался со многими олигархами, с их представителями. Например, «Роснано» изучало наш проект. Несмотря на то, что говорят о Чубайсе, там работают очень грамотные люди, которые учились в том числе за границей, много знают. В свое время они забраковали проект Петрова [Александр Петров – депутат ГД, основатель компании «Медсинтез», ориентированной в том числе на производство генно‑инженерного инсулина человека. – Vademecum], у него вообще технологии нет, как они написали. Они забраковали проект ИБХ, тоже обращавшегося в «Роснано» за деньгами. ВЭБ тоже, кстати, ни Петрову, ни ИБХ денег не дал, потому что у них все устаревшее.
В «Роснано» нам сказали: мы ваш проект изучили, он в корне отличается от других, поскольку у вас все улучшено в Европе, у вас есть аналоги – это самое главное, потому что аналогов ни у кого из отечественных производителей нет. Но и «Роснано» нужны были соинвесторы, чтобы разделить ответственность. Ищите, сказали нам, в принципе, мы готовы дать денег даже больше, чем вы запрашиваете. Там же, в «Роснано», и подсказали: у нас член совета директоров – Михаил Прохоров, хотите, мы с ним поговорим? Ну поговорите. Поговорили. Ребята Прохорова отвечают: да, проект интересный, но Прохоров сказал, что после позора с «Ё‑мобилем» он больше в инновационные проекты не идет. Вот только «Уралкалий» купил, но это сырьевая сфера.
Вот такие наши олигархи – даже разделять ответственность не хотят. Не захотел пойти из‑за имиджа, но ведь наоборот могло выйти – сделай проект, все твои грехи смоются, только реши проблему с инсулином в России.
– Вы ссылались на договоренность с немцами. В чем ее суть?
– Технология производства инсулина состоит из 17 этапов, если упрощенно. Основа для такого производства – штамм‑продуцент: ген инсулина вставляют в бактерию, где она начинает плодиться. Когда массы становится много, их разделяют, очищают, и получается инсулин.
В Германии нам изменили сам штамм‑продуцент, убрали запрещенные части из его структуры, улучшили кратно выходы продукта. Некоторые части вовсе устарели – надо убрать, а вот здесь у вас запрещенное животное сырье – заменим на другие среды, чтобы вы смогли зарегистрировать инсулин в Евросоюзе. К сожалению, о том, что части структуры штамма уже запрещены в Евросоюзе, даже в нашей Академии наук не знали, хотя мы у них по лицензии взяли технологию.
Потом мы познакомились с другой европейской компанией, которая известна в мире уникальными способами очистки белков. Они создали для «Биорана» оригинальный сорбент, и с его очисткой наша технология стала короче, а выходы увеличились еще в два раза. Поэтому мы сейчас заявляем, что завод, который проектировали на 200 кг, будет выпускать 1 000 кг. Именно за счет оптимизации технологии мы выйдем на кратное увеличение мощности. То есть нам не нужно четыре завода строить. Все это я оплачивал по контрактам, только по документам прошло не менее 8 млн евро. Еще много денег потратил, которые не вошли в этот бюджет. У нас есть еще две компании, которые имеют оригинальные патенты на моноклональные антитела. Примерно 18 млн евро за пять лет у меня ушло. Но не зря. Все права на улучшения у нас – европейцы передавали свои запатентованные разработки, как записано в контракте, в собственность «Биорана». Одновременно с этим мы получили патенты на аналоги – за ними будущее. А у нас все три аналога уже готовы.
– А сам штамм «Биорану» передала РАН?
– Да, я уговорил ИБХ РАН, письма им писал, чтобы нам передали штамм‑продуцент и технологию, а мы бы ее отвезли в Германию и улучшили, хотя сам штамм принадлежит нам и на нас записан в Роспатенте. Тем не менее на все потребовалось разрешение РАН. Они сначала боялись, но потом согласились, понимая, насколько страна отстала по инсулинам.
– Иными словами, в истории проекта был момент, когда звезды сошлись: есть аналоги и технология, есть рынки сбыта и государственный интерес. К теме подключилась «Нацимбио», вышли соответствующие поручения президента. Что пошло не так? Почему тогда дедлайн – даже не по строительству завода в Пущино, а по оценке перспектив организации такого производства – пришлось перенести с февраля на май 2016 года?
– На следующий день после выхода президентского поручения по инсулинам компания «Герофарм‑Био» созвала пресс‑конференцию. Родионов [генеральный директор «Герофарма» Петр Родионов. – Vademecum] сказал: да, поручение вышло, нам достаточно, если у нас будет доля инсулинового рынка в 25%. Это было 14 октября.
Но вслед за этим посыпались другие громкие заявления. Последнее из них прозвучало 11 февраля. Александр Шохин выступил в РСПП на круглом столе по фарме и высказался в том смысле, что проблема импортозамещения по инсулину уже решена: отечественные производители закрыли 30% рынка. Ну, во‑первых, «решена» – это когда не 30%, а все 100%. Но Шохин не упомянул, что даже из этих 30% – 21% за Ely Lilly, инсулин которой пакует и продает российский «Р‑Фарм». Еще 5% – «Фармстандарт» из индийской субстанции, еще 3% – «Медсинтез» из китайской и 1,5‑2% – «Герофарм» из собственной. Но Шохин заявляет на всю страну, что вопрос импортозамещения решен. Он утверждал, что «Герофарм» в 2015 году закрыл 10% рынка, в 2016 году закроет 20% рынка. И через два‑три года выдаст 650 кг субстанции. Это говорит, конечно, о полной некомпетентности человека или о его ангажированности.
Невозможно, производя вчера 50 кг субстанций в год, начать завтра производить 100 кг в год. Шохину, видимо, не рассказали, что сначала для этого нужно остановить производство субстанции. После возможных улучшений в биосинтезе категорически необходимо вновь квалифицировать оборудование, потом – производственные помещения, потом валидировать весь процесс и только потом, наработав пять новых партий препарата, приступить к доказательствам биоидентичности полученной субстанции и ГЛФ из нее и начать полный цикл доклинических и клинических исследований. Кроме того, с учетом результатов доклинических, а потом клинических испытаний нужно внести изменения в регистрационное досье по производству субстанций инсулина. Естественно, все вместе взятые эти процессы занимают не один год. Как можно произвести в 2016 году 100 кг инсулина? Значит ли это, что в апреле «Герофармом» уже произведено 36 кг? Без осуществления комплекса вышеуказанных работ! Никогда они и за год столько не производили. Можно проверить досье на произведенные серии за этот год, и тогда все встанет на свои места. То есть профессионалы понимают, что мельчайшее улучшение в биосинтезе влечет за собой большой цикл работ и протокольных действий. Малейшее изменение. «Герофарм» ничего этого не делает.
– Вы крайне категорично об этом заявляете. Есть свидетельства, что «Герофарм» не проделывает необходимых работ?
– Главный биотехнолог нашего проекта работала главным биотехнологом на «Герофарме» в течение восьми лет – была замом по производству. Главный генетик «Герофарма», как я уже говорил, тоже перешел к нам, с ним мы получили все патенты. То есть мы весь процесс знаем, что у них там творится. У «Герофарма» один ферментер на один кубометр – это 30–40 кг субстанции, то же самое, что и у Петрова. Причем «Герофарм» продолжает использовать запрещенное в Европе животное сырье. Но самое интересное, что с ноября 2015 года интересы «Герофарма» вдруг начали лоббировать крупнейшие мировые производители инсулина.
– Каким образом?
– Тройка глобальных компаний, которые держат 97% мирового рынка, в такой же пропорции присутствуют и в России: 50% – Novo Nordisk, 30% – Sanofi, 20% – Ely Lilly. Американцы через кого работают? Через «Р‑Фарм», который закупает у них инсулин, переупаковывает картонку – и называется, тем самым, отечественным производителем. Представители этих компаний, в том числе и «Р‑Фарма», ни с того ни с сего начали восхвалять «Герофарм». На разных мероприятиях зазвучали лозунги, что вопрос по инсулину решен. И на закрытом совещании у Белоусова [помощник Президента РФ Андрей Белоусов. – Vademecum] это заявляли. Там они все и выступили. Алексей Репик, например, говорил: зачем нужен «Биоран», вот есть «Герофарм», он закрывает проблему. Репик, кстати, везде против «Биорана», еще с тех пор, когда он работал в АСИ – Агентстве стратегических инициатив. В АСИ, кстати, «Биоран» был на первом месте в конкурсе. Мы 98% баллов набрали, такого вообще никогда там не бывало, но он нас срезал в 2012 году.
– И какой, по‑вашему, смысл «большой инсулиновой тройке» поддерживать «Герофарм»?
– Они не хотят, чтобы в России был такой завод. Они не хотят, чтобы «Биоран» вышел на рынок с собственными аналогами инсулина. Поэтому они поддерживают «Герофарм» – мнимого конкурента, понимая, что все сделанные Родионовым на волне импортозамещения обещания – пустые.
– Ваше партнерство с председателем совета директоров «Нацимбио» Мащицким было попыткой защититься от глобальных конкурентов?
– История здесь такая: в прошлом году я познакомился с предпринимателем Виталием Мащицким – близким другом главы «Ростеха» Сергея Чемезова. Мащицкий в течение трех месяцев проводил доскональный аудит наших четырех компаний. Он во всем убедился и выкупил у меня 50,01% «НПК Биоран». Выкупил через аффилированную кипрскую компанию, но, тем не менее, на бумагах стоит именно его подпись. Юридически сделка была проведена в сентябре. Соглашение у нас с ним было подписано 31 июля, на основе этого соглашения были расписаны определенные обязательства, шаги, в том числе по привлечению «Нацимбио». Эта сделка прошла.
– Мащицкий намеревался выступить инвестором пущинского производственного комплекса?
– Замечу, в «Ростехе» высоко оценили организацию такого сложного проекта, как «Биоран», и через неделю после подписания нашего с ними соглашения Мащицкого назначили председателем совета директоров «Нацимбио». Он стал очень важной фигурой на фармрынке. Его уже и в прессе назвали хозяином русского инсулина. И все главные игроки потянулись к нему.
– А Мащицкий действительно собирался финансировать проект из личных средств?
– Нет. Он должен был привлечь инвестиции, так у нас с ним было расписано в соглашении: он получает пакет и должен привлечь инвестиции. Но у него очень испортилось настроение, когда Чемезов объявил в одном из интервью, что Мащицкий будет вкладывать и свои средства.
– О какой сумме шла речь?
– О 50 млн евро. Через неделю после нашей с ним сделки у нас состоялось совместное подписание соглашения с «Ростехом». Мащицкий дал только кредит «Биорану» – $700 тысяч. Деньги пошли на аудит наших предприятий, в том числе на зарплату его сотрудникам, а часть – собственно на «Биоран». Но вскоре после интервью Чемезова Мащицкий сделал мне дополнительное предложение, которое я не принял. И тогда в конце декабря он заявил, что отказывается от прежней сделки.
– В чем была суть дополнительного предложения?
– Если говорить по‑простому, по‑житейски, новые условия предполагали юридическую возможность моего полного вымывания из проекта. Я отказался, тогда он заявил, что из проекта уходит.
– А потом переговоры были?
– После этого переговоров не было. Мащицкий очень интересный и обаятельный человек, но с оригинальной бизнес‑моделью. У него в России нет активов, а в Китае и Румынии – алюминиевые заводы. Есть еще проект в Зимбабве. А здесь он только с «Ростехом» сотрудничает – в трех местах в корпорации работает, возглавляет три подразделения, но нигде зарплату не получает.
Теперь он публично заявляет, что сотрудничать с нами не хочет, потому что инсулин уже устарел, нужны аналоги. Прекрасно зная, что аналоги у нас есть, причем только у нас они запатентованы, с новой технологией – я же возил его в Германию. У нас есть его заздравные письма, которые он писал, когда был под впечатлением. Непонятно, почему он так себя повел. Конечно, видно, что решил отнять компанию. Видимо, чтобы такого завода не было в России.
Но мы надеемся, что поручение Президента РФ по импортозамещению инсулинов пока никто не отменял. Поэтому Мащицкому и Ко на руку шумиха вокруг «Герофарма» и его мнимой возможности закрыть потребность России в инсулинах. Теперь, видимо, «Ростех» будет говорить президенту страны: вот есть «Герофарм», вот – «Медсинтез» Петрова (который, к слову, 10 лет обещает запустить производство). А Минпромторг все это подтвердит.
Вот в этом самое досадное – под теми или иными предлогами Big Pharma не дает построить в России инсулиновый комплекс уже 12 лет.
