Примером «мощной сети реабилитационных центров, которая принимает у себя бывших наркопотребителей со всей страны» глава ФСКН Виктор Иванов назвал некоммерческий фонд «Здоровая страна». По сути, фонд является крупнейшей в России сетью реабилитации, объединяющей девять центров адаптации наркозависимых в Москве, Саратове, Курске, Уфе и Оренбурге. Все клиники имеют разных собственников, однако используют общую программу адаптации «Вершина», патент на которую принадлежит фонду. Основатель «Здоровой страны» Виталий Богданчиков (недавно вышедший из состава соучредителей фонда) рассказал в интервью VM о правовых и профессиональных коллизиях частной российской наркологии.

– Как правило, руководители реабилитационных центров говорят о низкой рентабельности своих про­ектов, если не о полной убыточности. Тем не менее в стране открываются новые центры. Трудно пове­рить, что для их владельцев это лишь благотвори­тельность.

– Это не благотворительность – скорее речь идет о социально ориентированном бизнесе. Чаще всего им занимаются те, кто ему фанатично пре­дан, потому что он иногда не окупается совсем. Например, в наркологии существует сезонность, когда поток пациентов, обращающихся за помощью, резко снижается. Например, летом, когда наркотики есть везде, «в любом огороде» их мож­но прийти и сорвать, наркоманам нет никакого смысла идти в реабилитационный центр.

Можете не искать в этом бизнесе каких-то сверх­доходов – он способен давать для руково­дителей более-менее приличную зарплату, но баснословных денег там точно нет. Рядовым сотрудникам – специалистам, которые работают здесь, это интересно в плане получения опыта и практики в психотерапии, потому что кон­тингент очень разный. Мы, например, работали и с людьми, которые живут на вокзалах, и со ста­тусными клиентами. Кроме того, наркология – такая сфера, где специалист всегда вынужден поддерживать себя в форме. Сейчас, например, из Китая хлынуло огромное количество синте­тических наркотиков, которые ведут себя непо­нятным образом. То есть мы привозим человека в отделение интоксикации, и он трое суток просто сидит и орет – при этом тесты не показы­вают ничего. Имеющиеся сегодня в науке тесты не определяют многие наркотики, которые уже потребляются, – например, соли и «спайсы».

Кроме того, я бы не стал говорить, что реабилита­ционные центры активно появляются. Центров, которые имеют хотя бы общее представление о стандартах работы и могут оказать реальную помощь, от силы 50 на всю страну. В моем пони­мании, у нас нехватка центров реабилитации на уровне 600 процентов.

– Если центров не хватает, насколько оправдан взятый ФСКН курс на активное вовлечение негосу­дарственных центров в антинаркотические програм­мы? Например, законопроект, предоставляющий наркозависимым гражданам, впервые осужденным, возможность выбора: сесть в тюрьму или пройти лечение.

– Эта мера оправданна – так делают во всем мире, но в том-то и дело, что в наших условиях нужно подробно продумывать каждый шаг. Куда пойдут эти люди? В государственный или частный центр? То же самое касается и проекта госпро­граммы по реабилитации наркозависимых – этот проект очень «сырой». Сейчас невозможно создать идеальную структуру, будет создаваться какая-то бета-версия, в которую нужно заклады­вать возможность изменений. Однако принимать какое-то решение надо уже сейчас, потому что мы отстали на десятилетия. Я, например, изучал наркологию Израиля и знаю, как она устроена. Там государство вообще отказалось от нарколо­гии. Реабилитационным центрам оплачивают каждого пациента, введя предварительно систему лицензирования. Организации должны соот­ветствовать нормам, там должны быть профессиональные врачи, специалисты по социуму, должна быть соответствующая территория. У них в наркологии – один-единственный телефон на всю страну. Человек звонит на один-единственный номер, где сидят волонтеры – студенты соответствующих направлений и определяют его в ближайший к нему центр, при этом исключена возможность коррупции и делегирования в какие-то специфические центры. У человека есть специальная карта, и при его поступлении государство выдает центру 2,5 тысячи шекелей [около $715 на 5 декабря 2013 года. – VM]. На эти деньги можно оказать и психологическую, и реа­билитационную, и медикаментозную помощь.

– Два года назад на одной из конференций вы го­ворили об отсутствии правового поля деятельности в наркологии. С тех пор выдвигалось много законо­дательных инициатив в этой сфере. Что-то измени­лось?

– Нет, я говорил не об отсутствии правового поля – я говорил о полном отсутствии. Ничего не изменилось, хотя какие-то потуги есть. Напри­мер, инициатива о предоставлении наркозависимым, осужденным за нетяжкие преступления, возможности выбора между тюрьмой и пребыванием в реабилитационном центре. Однако непонятны критерии всего этого процесса.

Самое важное – в этой области должны быть стандарты и критерии. Которых сейчас нет. Каж­дый играет на своем поле так, как считает нуж­ным в силу своей компетентности или алчности. Например, есть огромный перечень приемов и методик, которые категорически нельзя использовать в реабилитации, но очень хочется, потому что кажется, что это даст какой-то эффект.

– О каких приемах идет речь?

– Например, нельзя давать наркотики людям, хотя их иногда дают в отделениях интоксикации. Иногда специалисты, занимающиеся мотивацией, «придавливают» пациента – получают его согла­сие на лечение под медикаментозным воздействи­ем. Либо в момент транспортировки применяют спецсредства – и человек в реабилитационный центр приезжает в невменяемом состоянии. Это распространено в регионах.

Кроме того, в реабилитационных центрах часто применяют практики, способные если не сломать психику, то травмировать человека. Например, в каком-то уфимском центре пациентов заколачивали в гробы и имитировали похороны. На вопрос, нужно ли применять такие практики, однозначного ответа нет. Такие приемы можно перечислять до бесконечности, и используются они именно потому, что в этой сфере правил нет вообще. Кто во что горазд, начиная от сектантских центров, использующих практики гипноза и зомбирования.

– Сейчас на рынке уже присутствует несколько ассоциаций реабилитационных центров и клиник. Их работа способствует внедрению единых правил и стандартов в отрасли?

– Объединения и ассоциации, действительно, начали расти как грибы. Мне плохо понятны цели этих ассоциаций. Вот она создана – и что? Они пытаются вводить какие-то нормы, серти­фикацию деятельности, но оснований, для чего проводится эта сертификация, не знает никто, это тайна, покрытая мраком. Приезжают некие «специалисты» из этих ассоциаций, ни дня не проработавшие в наркологии, и говорят: «Ну, наверное, у вас все правильно». Очень много непрофессионалов в отрасли.

В итоге у специалистов в наркологии нет общей, принятой всеми позиции по каким-то конкретным вещам. Хороший пример, когда Eвгения Ройзмана и его центр «клевали» по поводу прину­дительного лечения, приковывания наручниками. Сейчас, действительно, есть огромное количество технологий, которые позволяют этого не делать и добиваться эффекта. Но я прекрасно понимаю, чем руководствовались ребята в этом центре. Например, ситуация: приходит потребитель нар­котиков домой, заходит к сестре, хватает ребенка, которому семь месяцев, высовывает его из окна девятого этажа и говорит: «Дайте 500 рублей или я его выкину». Любой нарколог может расска­зать десятки таких случаев – это обычная жизнь наркоманов и их близких. Вопрос: какой подход нужен для такой категории? Он не прекратит употреблять наркотики и, по статистике, будет затягивать в орбиту своего потребления как мини­мум 10 человек в год. Мне известен случай, когда в одну из воинских частей СНГ пришел потре­битель наркотиков – и через год тысяча человек, фактически целый полк, употребляли героин вну­тривенно. Наверное, используемые меры должны быть сопоставимы с масштабом катастрофы.

– Почему не применяются «продвинутые» техноло­гии лечения, а используются наручники? Дело опять же в непрофессионализме?

– Дело в недостатке финансирования. Для того чтобы человек стал профессионалом, его надо обучить. А у нас в реестре специальностей отсутствует специальность «аддиктолог» – это специалист по зависимостям. Нарколог и психолог – это принци­пиально другие специальности, это как водитель может выйти и подкрутить гайки, но он не будет автослесарем. В отношении каждого пациента должна быть выстроена индивидуальная стра­тегия – подойдет ли ему общая программа либо в нее специально для этого пациента нужно внести ремарки.

Таким образом, первое необходимое измене­ние – это введение стандартов, второе – обучение по этим стандартам. Затем – приведение к единым стандартам всех наркологий на территории страны.

– Какое количество средств нужно вложить в созда­ние реабилитационного центра и его работу, чтобы он соответствовал всем этим стандартам?

– Огромное. Хотя чаще всего под центры снима­ются загородные коттеджи – они не приспособлены вообще для лечения, хотя их и пытаются сертифицировать. Первое здание, построенное с нуля именно под реабилитационный центр, было возведено «Вершиной» [реабилитационный центр «Вершина» входит в фонд «Здоровая стра­на». – VM]. Его строили на мои деньги – за счет того, что я не построил своим детям дачу.

В 2009 году этот центр был построен, и на тот момент это было единственное здание, соответствовавшее представлениям специалистов о том, как должен выглядеть реабилитационный центр. Мы тщательно продумывали планировку помещений – сколько должно быть комнат, где должны жить мальчики, где девочки и так далее. Обязательно должна быть просматриваемость коридоров. Если нет нормальных условий, усилия сотрудников направлены не на оказание помощи, а на контроль за дисциплиной. Хотя это можно решить технически – правильной планировкой.

– Какие суммы вложены в создание этого центра?

– Я не помню цифр. Но знаю, что он не окупился до сих пор.

– Как вы относитесь к деятельности религиозных центров реабилитации, делающих акцент на «духов­ных» методах излечения?

– По-разному. Есть, например, некая религиозная организация, она дает поручение своему члену – ты теперь будешь руководить реабилитационным центром. Чаще всего они спонтанно возникают и работают, конечно, по-дилетантски.

Однако ВОЗ считает наркоманию болезнью, которая имеет биопсихосоциодуховную модель. На верхушке иерархии ценностей у человека расположен наркотик, а не религия, работа, семья или хобби – эту ситуацию нужно сбить и на верхушку ценностей поставить что-то другое. То есть воздействовать нужно и на духовность, причем под нею не подразумевается религиозность, ведь в один центр может попасть и христианин, и мусульманин, и буддист, и агностик.

– По закону лечение больных наркоманией прово­дится только в учреждениях государственной и му­ниципальной систем здравоохранения. Чем тогда занимаются негосударственные наркологические клиники?

– Именно об этом я и говорю. У нас получается комок противоречий, где одна норма не соответствует другой либо противоречит реальности. Почему-то под лечением врачи понимают детоксикацию, а именно – снятие ломки и вывод из организма продуктов полураспада наркотиков. Это монополия государства, такую проце­дуру могут проводить только государственные и муниципальные учреждения, имеющие лицен­зию. Но через пять дней человека выписывают, и он остается один на один со своими пробле­мами. И что дальше – кто будет заниматься психикой человека, кто будет искать спусковые механизмы срыва и решать семейные пробле­мы? Поэтому речь идет о том, что правил в этой отрасли нет.

– Должен ли центр реабилитации получать лицен­зию на осуществление медицинской деятельности?

– Мы лицензию не получали – для реабилита­ции она не нужна. Кроме того, в нормальных центрах нет медикаментозной помощи. Для того чтобы получить простую таблетку анальгина, нужно разрешение консультанта и руководителя программы. На себя никто не возьмет эту ответственность, нормальный РЦ никогда в жизни себе этого не позволит – это требует совершенно дру­гого лицензирования и другого финансирования. Вся система, которая существует в наркологии, сразу развалится, если на центры повесят все эти нормы.

– В каком случае можно рассчитывать на развитие системы негосударственной реабилитации, при условии, что, по вашим словам, этот бизнес почти не окупается?

– Он часто существует на грани рентабельности, скажем так. Главный сдерживающий фактор в этой сфере – информационный вакуум, кото­рый приводит к «табуированности» темы. Давайте выйдем на улицу и спросим у 100 человек, что они знают о проблемах зависимости. Например, какие «вкладки» нужно давать детям, воспитывая их, чтобы они не стали в дальнейшем употреблять наркотики и играть на деньги в азартные игры? Мы проводили такие опросы неоднократ­но – что-то связное вам в лучшем случае скажут два человека. Нужны колоссальные вливания именно в проведение ликбеза.

– Вы сказали, что в сфере борьбы с наркозависимо­стью, как правило, работают фанатично преданные люди. Что подтолкнуло вас к этой деятельности?

– После окончания военного училища я пресекал наркотрафик на границе с Афганистаном. С тех пор я работаю в этой сфере.

Существует огромная проблема, которой никто не занимается. В Советском Союзе существовала карательная медицина с системой ЛТБ, она была развалена. Все было пущено на самотек. Сейчас подсуетились какие-то некоммерческие органи­зации, прошедшие какое-то обучение, они могут работать. Те, которые не могут работать, развали­ваются. Какую бы рекламу они ни давали, у них все равно не будет клиентов.