Проект «Азбука технологий» за свою недолгую жизнь успел пережить несколько крутых поворотов судьбы. Он родился из докторской диссертации врача‑травматолога, который изобрел «титановый чехол» для сломанной кости. Это имплантат, который печатается на 3D‑принтере и фиксирует обломки так жестко, что травмированной рукой можно шевелить сразу после операции. Инвестор нашелся там, где не ждали – «бизнесом с человеческим лицом» увлекся владелец таксопарка, вложивший в него несколько миллионов рублей и зарегистрировавший «Азбуку технологий» резидентом «Сколково». Но инновационный кластер не помог компании, инвестор вскоре умер, а нужного трехмерного принтера в России не нашлось. Ученые отыскали нового инвестора, а сколковскую прописку сменили на офис в Дубае. И тут возникла новая проблема – бюрократическая.
У каждого свои скелеты в шкафу, но главный врач Истринской больницы Алексей Бабовников даст фору многим – у него в шкафу целый ящик с костями. Мечта главврача – научиться скреплять сломанные кости так, чтобы человек мог обойтись без гипса, сразу пользоваться отремонтированной рукой и наступать на отреставрированную ногу. Над своим изобретением Бабовников трудится уже семь лет. В последний год – в своем кабинете, вечером после службы. Офиса у него сейчас нет, а перспективы смутны. Производитель его имплантатов нашелся, но не платит изобретателю ни копейки; появился и инвестор, но денег на проект пока не направил. Но Бабовников уверен в успехе не меньше, чем в 2007-м, когда все начиналось. Титановый вкладыш для него почти что пройденный этап, его замыслы идут дальше. Врач-изобретатель рассказал VADEMECUM про судьбу высокотехнологичного начинания в России.
ХИРУРГИЯ С ПЛОСКОГУБЦАМИ
– Почему вы выбрали травматологию?
– Я, можно сказать, рожден травматологом. Отец мой был травматолог, мама – анестезиолог-реаниматолог, я с детства слышал вокруг разговоры о травмах и операциях. Мечтал стать летчиком-испытателем, но мне сразу сказали: учиться будешь в «меде». Так в конечном итоге и вышло. На четвертом курсе точно понял: буду лечить переломы.
– Беспокойная работа?
– Быть главврачом на порядок беспокойнее. Я вспоминаю те времена, когда ходил в операционную, с ностальгией. Как-то это было близко мне по духу, тепло. И главное, когда видишь быстрый результат, получаешь удовольствие от операции. Человек со сломанной рукой или ногой в твоих руках через два часа уже может функционально ее использовать.
– А потом вы еще больше сузили специализацию?
– На кафедре в «Третьем меде» [Московский государственный медико-стоматологический университет. – VADEMECUM], где я начал преподавать, продолжив дело отца, темой моей докторской было «Лечение переломов локтевого сустава». Что там есть нерешенного? Проблема остеосинтеза, то есть сборки и скрепления сломанных костей. Сейчас по всему миру хирурги работают одинаково – для скрепления отломков дистальной [дальней от плеча. – VADEMECUM] части плечевой кости используют две плоские пластины, которые в момент операции надо дорабатывать. Приложил, подогнул плоскогубцами, снова примерил. И в заключение прикрутил винтами. На это уходит несколько часов, а человек лежит на операционном столе. Мало того, плечевая кость срастается 12–14 недель, а с таким крепежом локоть должен оставаться неподвижным, иначе все развалится. Сустав за это время зарастает соединительной тканью, формируется его анкилоз. Чтобы разогнуть руку, иногда надо делать еще одну операцию.
Крупные производители «крепежа» – компания DePuy Synthes, подразделение J&J. Немецкие Stryker и Koenig. Российские «Остеомед» и «Остеосинтез» в основном копируют иностранцев. И все они делают линейные, плоские пластины, как в детском конструкторе. Сейчас появилась тенденция, чтобы имплантат повторял форму кости, но, как правило, это только один изгиб в какой-то одной плоскости.
– А как по-другому, в чем состоит ваша идея?
– Мы в рамках диссертации разработали трехмерную пластину с двумя ветвями, которые охватывают с боков дистальную часть плечевой кости. Назвали ее «краб», потому что она напоминает клешню краба. Провели сравнительные нагрузочные испытания в ЦИТО – этоединственное место, где есть испытательная лаборатория со специальной машиной.
– Испытания на ком?
– На костях. Вот таких, как эта [достает плечевую кость из ящика в шкафу. – VADEMECUM]. Не бойтесь, она не кусается. Мы моделировали перелом – ломали кость в нескольких местах, накладывали фиксаторы. И сравнивали, как работают иностранные имплантаты, российские аналоги и «краб». Чтобы корректно сравнить два фиксатора, брали правую и симметричную ей левую кость от одного, так скажем, донора. Постепенно удалось добиться того, что наш «краб» выдерживал усилие большее, чем может спровоцировать в локтевом суставе человек при средней физической активности. Ведь у него винты закручены в разных плоскостях – так прочнее.
– Откуда вы берете кости?
– Найти их всегда было большой проблемой! Но сейчас в Петербурге появилась компания, где удается их раздобыть. Не знаю, откуда они их берут, но другой возможности официально приобрести этот материал нет. Судя по деформации суставных концов, это были лица без определенного места жительства. Явно были переохлаждения, травмы. Лучевая кость у них стоит в районе 600 рублей, бедренная – 3 тысячи, скелет в сборе – тысяч 100.
– На пациентах вы тоже проверяли свою разработку?
– Мы разработали имплантат и заказали его фирме «Остеомед». В рамках диссертации было поставлено 20 имплантатов. А потом «Остеомед» так и оставил их в своем каталоге, директору Дмитрию Холявкину понравилась наша пластинка. Они их сейчас продают на всей территории РФ. Я изобретатель и патентообладатель, но даю им возможность продавать для продвижения продукции. Холявкин хотел эксклюзивный лицензионный договор, готов был перечислять какие-то деньги, но у меня была цель уже немножко другая – наладить свой бизнес. В России ежегодно делается 144 тысячи операций остеосинтеза, требующих установки имплантатов. Импортная пластина с комплектом винтов стоит 25–30 тысяч рублей, порой до 40. Давайте поступим просто – умножим количество операций на 10 тысяч. Получится почти 1,5 млрд рублей.
СРОЧНО В ПЕЧАТЬ
– А как все это связано с печатью на 3D-принтере?
– 3D-печать нужна для того, чтобы на основе компьютерной томограммы пациента прямо перед операцией изготовить имплантат точно по форме его кости. Когда я начинал, это было невозможно, таких принтеров в России еще не было. Мы, можно сказать, ждали, когда прогресс техники позволит реализовать идею. 3D-имплантаты тогда делали на сложных пятикоординатных фрезеровочных станках, на изготовление уходило не меньше недели. Брали брусок из титана, и 99% шло в отходы. Можно изготовить и методом литья, но тут свои проблемы. Конкурентоспособная цена на премоделированный имплантат стала возможна только с появлением 3D-печати. Она дешевле механической обработки в 10–15 раз, а занимает пару часов. Порошок титана засыпается на специальную плиту, по ней бегает лазерный луч и спекает, где нужно. Но здесь у нас нет такого принтера, все, что вы видите, было отпечатано в Германии.
– Когда диссертация начала становиться бизнесом?
– Я начинал все это как научную работу, а потом стал думать о том, чтобы превратить ее в бизнес. И тут как раз встретил Владимира Георгиевича Болотова. Он талантливый инженер и промышленный дизайнер одновременно, ведь даже такая вещь, как имплантат, должна быть привлекательной. Для таких проектов нужен симбиоз травматолога и инженера. Врач объясняет, что нужно сделать, а инженер создает модель. Вот, кстати, поэтому я не очень боюсь конкуренции. Вещь простая, но при ее изготовлении нужно учесть очень многое – расположение сосудистых и нервных пучков и так далее. Тут абсолютно все важно – и диаметр отверстий, и толщина, и ширина имплантата. Если кто-то попытается сделать то же, ему придется проходить все этапы.
– На какие средства вы существуете?
– Сейчас у нас саморазвитие – мы с Владимиром Георгиевичем работаем вдвоем, денег за это не получаем. Готовимся к получению инвестиций. А первый инвестор у нас появился в 2010 году – Дмитрий Рубекин, предприниматель из сферы автобизнеса, соучредитель таксомоторной компании. Он загорелся нашей идеей – ему захотелось лечить людей. Такой, знаете, социальный бизнес, нравственный, не очень похожий на то, что в такси. На самом деле это был фактически семейный бизнес: сестра Дмитрия – моя жена. В 2010 году появился фонд «Сколково», и Дмитрий очень много от него ожидал, по-настоящему увлекся. Мы зарегистрировали компанию «Азбука технологий», подали документы, стали резидентами «Сколково». У Дмитрия была страсть к гипертрофии. Раз офис, то большой. Арендовали 100 метров за 70 тысяч рублей в месяц. Многовато для фирмы, которая занимается наукой и не зарабатывает денег. С начала существования мы потратили 5 млн рублей, в основном это были деньги Дмитрия.
– Как вам «Сколково»?
– Статус резидента мы получили бесплатно, без всякого блата, это абсолютно прозрачная процедура: 244-й федеральный закон [«Об инновационном центре «Сколково». – VADEMECUM] предполагал для нас преференции – налоговые льготы, поддержку от государства в виде грантов. Но льготы на раннем этапе не нужны – все равно мы ничего не зарабатывали. Раза три подавали заявку на гранты – они там от 5 млн рублей. Не дали. Наверное, платить за лекции депутатам им выгоднее. Зато к нам водили разные делегации. Корейцы, китайцы – промышленные шпионы со всего мира. Смотрели, фотографировали, спрашивали. Об инвестициях ни слова. Через год мы решили наш стометровый офис закрыть.
– Инвестиции получают не все стартапы, может, не стоит обижаться?
– Еще до «Сколково» мы ездили в технопарк «Саров» на Молодежный инновационный съезд. Заняли там первое место среди 2 тысяч проектов. Нами там очень заинтересовались, стали помогать, посоветовали обратиться в Фонд Бортника. Мы подали заявку и получили миллион рублей по программе «Старт». Но если ты претендуешь на следующие гранты, «Развитие» и «Рост», нужно уже софинансирование – 50% мы, 50% государство. На таком этапе мы деньги зарабатывать еще не могли. А вскоре остались без ключевого инвестора. Он погиб.
Сейчас основная компания Алексея Бабовникова называется уже не «Азбука технологий», а ATB. После смерти Дмитрия Рубекина надо было переделать структуру, чтобы вывести его из состава учредителей, – проще оказалось создать новую компанию. Болотов тоже работает в Истринской больнице. Его должность – начальник отдела информационно-технического обеспечения. Рабочее место – компьютер в кабинете у шефа, время на высокотехнологичный стартап – с окончания рабочего дня и до ночи. Дома он бывает только по выходным – пришлось снять квартиру неподалеку от больницы. Болотов – человек-оркестр, в компании он занимается всеми технологиями сразу: проектирует «крабы» разных форм, делает сайт, готовит каталог продукции.
ПОЗВОНОЧНИК ПОД ЗАМЕНУ
– Бизнес снова превратился в науку?
– После гибели Дмитрия мы много общались с инвесторами. Но до конкретных договоренностей не доходило. В мае этого года мы стали взаимодействовать с компанией AllInOne. Мы друг другу подходим, потому что они как инвесторы интересуются медициной и компьютерными технологиями – как раз тем, чем занимаемся мы. Наши коллеги провели анализ эффективности проекта и поняли, что Россия – не то место, где его надо продвигать. В Дубае проектам вроде нашего живется гораздо легче. Там есть так называемая Health Care City, это свободная экономическая зона, посвященная теме здравоохранения. Сейчас в рамках соглашения о намерениях мы с AllInOne проводим каждый свою работу. На организацию производства нам нужно примерно $3-4 млн. Это прежде всего несколько 3D-принтеров, те, что нам подходят, – огромные машины больше четырех метров в высоту, не во всякое помещение такой внесешь. В AllInOne готовят производственную часть и уже нашли офис, мы дорабатываем изделия, готовим каталог.
AllInOne Network – российская компания, зарегистрированная в Dubai Internet City, свободной экономической зоне эмирата Дубай. Акционерами являются четыре человека – российские граждане Алексей Молчанов, Кристина Танцюра и Сергей Шестаков, а также американец Стив Моррелл. Финансовый партнер компании – Промсвязьбанк. Среди проектов AllInOne – сайт DStech, который позиционирует себя как «сервис, который позволяет пользователю найти необходимые ему лекарственные препараты и сопутствующие аптечные товары и заказать их в любой аптеке на территории России». Еще проекты – интерактивная медицинская служба доврачебной помощи и консультирования пользователей, агентство по размещению медицинской рекламы. О том, что AllInOne собирается инвестировать в компанию Алексея Бабовникова, стало известно весной этого года. Управляющий директор AllInOne Кристина Танцюра сообщила VADEMECUM, что намерения компании не изменились. «О деньгах я не готова говорить, но сумма предполагается гораздо большая, чем $3-4 млн». Задержку она объяснила тем, что «все оказалось немножко сложнее с точки зрения международной сертификации изделия».
– Как КТ пациента превращается в 3D-имплантат?
– У нас есть набор базовых изделий – сейчас их 24. Владимир Георгиевич берет изображение такого изделия и подстраивает его под КТ кости конкретного пациента. На это уходит минут 20. Изображение модели можно растянуть, сжать, подогнуть. Если какой-то участок на кости выпирает, можно вытянуть этот участок модели вверх. Стандартизированные, базовые модели тоже можно продавать.
– Без Владимира Георгиевича не получится?
– Мы будем готовить инженеров. Вообще, чтобы выпускать на рынок индивидуальные имплантаты, нужно или создавать много центров производства, или сделать очень хорошую логистику.
– Вы по-прежнему ограничиваете себя лечением переломов только локтевого сустава?
– У нас есть изделия для разных частей скелета. Вообще же, у нас совместных знаний хватит, чтобы любую часть скелета напечатать. Можно напечатать новый позвоночник из титана. Мы прорабатывали такой вариант исправления позвоночника. Вместо того чтобы прикреплять к позвонкам всякие поддерживающие конструкции, позвонки можно просто заменить. Все что угодно можно будет сделать, это обусловлено только наличием необходимости. Но это Владимир Георгиевич у нас любит мечтать и придумывать, я более прагматичен, говорю ему: сначала доведем до ума линейку из 24 позиций.