Американский сервис ZocDoc, позволяющий найти поблизости врача нужного профиля и записаться на прием, привлек в 2015 году $2,1 млрд частных инвестиций. Teledoc, предоставляющий удаленные медконсультации по цене $30–50 за сеанс, сообщил о регистрации в США миллионного пользователя. Английская скоропомощная служба East Midlands Ambulance Service, заменив через систему Odyssey часть выездов бригад квалифицированными телефонными консультациями, отчиталась об экономии 40 млн фунтов в год. Прецеденты удачного встраивания IT‑проектов в индустрию здравоохранения развитых стран накапливаются, чего, увы, пока не скажешь о России (подробнее – в материале «Больной перед смертью по теле», VM #39‑40 (106‑107) от 16 ноября 2015 года). Тем не менее ни государство, ни частные российские инвесторы попыток оцифровать отрасль не оставляют. Осенью 2014 года совладелец успешных медицинских проектов «Инвитро» и «Лечу.ру» Валентин Дороничев организовал компанию Medme, ориентированную на развитие разнокалиберных сервисов digital health. Именно этим термином управленцы Medme – генеральный директор Аскольд Романов, его заместитель Мария Панькина и медицинский директор Наталья Мельникова – обозначают сферу деятельности компании.
– Что вы подразумеваете под «цифровым здоровьем» и на кого будут нацелены продукты Medme – на врачей или на пациентов?
Наталья Мельникова: Существует понятие лечебного процесса – он неделим. Отделить пациентский сервис от врачебного невозможно. Если появляется что-то для врача, это должно каким-то образом облегчать жизнь пациенту. Так и представление о цифровой медицине не может быть связано только с одной из сторон.
– Так все-таки digital health – это набор сервисов? Например, мобильные предложения?
Мария Панькина: Это только один из сегментов, которые выделяют аналитики, когда говорят о цифровой медицине. И в этом сегменте можно выделить разные типы - фитнесовые вещи, мониторинги питания, мониторинг жизненно важных показателей здоровья, удаленные консультации с врачом, информация обучающего характера для врачей и пациентов. Но это не весь рынок цифровой медицины.
– Какие еще сегменты, по вашей классификации, есть в цифровой медицине?
М.П.: Есть отдельные решения, которые касаются инфраструктуры и направлены на повышение эффективности всех процессов внутри медицинской организации
Н.М.: Я бы добавила, что в отрасли нет общего понимания, что такое цифровая медицина. Зачастую существует представление, что была обычная медицина, а теперь она станет цифровой. На самом деле это не так – мы не собираемся ничего ломать, мы встраиваемся в лечебный процесс и влияем на его подпроцессы, где-то повышая доступность, где-то ускоряя, сокращая расходы, оптимизируя. Делается это за счет преимуществ, которые дают современные коммуникации. То, что для нас стало нормой в быту – мобильная связь и интернет, – должно стать инструментом для медицины. Кардинальных изменений в структуру лечебного процесса мы не вносим, просто даем большие возможности. Например, существуют сервисы «второго мнения», которые позволяют удаленно передавать цифровые данные и интерпретировать КТ, анализы, тесты функциональной диагностики. Или это могут быть сервисы удаленной расшифровки: когда тест проводит работник со средним медицинским образованием в дальнем Подмосковье, а расшифровывает результаты врач в Москве, Урюпинске или любом другом городе на платформе центра удаленной расшифровки, по единым стандартам, с постоянным контролем качества. То есть формируется понятие диагностики как услуги, это возможности аутсорсинга некоторых этапов, эффективный механизм, позволяющий лечебным учреждениям экономить на кадрах и оборудовании.
– Информационные системы в здравоохранении, телемедицину можно отнести к digital health?
М.П.: Все, что касается медицинских, госпитальных, лабораторных информационных систем, по сути, относят к другому сектору медицины. Но их следствие – например, онлайн‐запись на консультации – вполне можно отнести к цифровой медицине. И да, телемедицина – это одна из форм. У телемедицины есть два направления: уже ставшие привычными консультации между врачом и врачом, консилиумы или сервисы «второго мнения», и консультации между врачом и пациентом – это совсем новое направление.
Аскольд Романов: Можно еще добавить электронные медкарты. Но эти вещи уже считаются естественными.
Н.М.: Они достаточно агрессивно внедряются в государственных учреждениях, но пока это точечные решения, а не некая система, которая меняет подход.
А.Р.: Дело в том, что еще нет общероссийского стандарта электронных медкарт. Карты ради карт не работают. Они действительно снижают объем писанины, но, по действующему законодательству, не заменяют бумажный документооборот. К примеру, если к электронным картам начнут подключать удаленные консультации и мониторирование, системы получат дополнительную сферу применения: информация будет попадать к врачу в автоматическом режиме, интерпретироваться – в полуавтоматическом режиме, при повторном обращении не нужно будет заново собирать все данные. Плюс сбор и анализ информации – это уже обобщающая статистика по заболеваемости.
– Какой из сегментов цифровой медицины сейчас наиболее развит?
М.П.: Наверное, не совсем корректно так ставить вопрос. Если говорить о российском рынке, то он только формируется. Наиболее перспективные направления, с нашей точки зрения, – дистанционный мониторинг жизненно важных показателей, удаленные консультации между врачом и пациентом, экспертные системы по поддержке решений врача, хранилища и системы обработки медицинских данных.
Н.М.: Экспертные системы позволяют оценивать отклонения в результатах анализов, систематизировать их, выделять симптомы, подозрения, предоставлять информацию не по пунктам «плохо», «совсем плохо», «хорошо», а получать комплексную оценку, к врачу какой специальности и в какие сроки необходимо обратиться.
– В каких медицинских профилях такая экспертиза особенно нужна?
Н.М.: Это подход, который может быть экстраполирован на любую сферу деятельности - на расшифровку обычного общего анализа крови или гормонального исследования в эндокринологии, берем другой набор показателей – работаем с гематологией или генетикой.
– Мониторинг способен помочь пациентам с хроническими заболеваниями?
М.П.: Результат ряда зарубежных проектов – действительно, улучшение динамики по отслеживаемым показателям здоровья. По проектам, которые были запущены в России, однозначного ответа нет, этому есть две причины – короткий срок проектов и не до конца продуманный дизайн исследования групп пациентов. Наша компания организовала пилотный проект с Государственным научно-исследовательским центром профилактической медицины. Чтобы оценить клиническую эффективность мониторинга, то есть пользу для пациентов, понадобится не менее шести месяцев наблюдения и 225 участников, которые разделены на четыре группы. По результатам полугода работы мы сможем ответить на ваш вопрос с обоснованием данных.
– Можно ли говорить, что на рынке медуслуг уже сформирован внятный запрос на digital health?
А.Р.: У нас есть большое ограничение для развития рынка – нормативная база, не позволяющая или очень усложняющая реализацию проектов, которые уже есть на Западе. Поэтому так мало проектов, которые на этом зарабатывают, и много пытающихся что-то делать, но терпящих неудачи. Есть точечные решения, которые экономически хорошо ложатся, например, ≪оборудование как сервис≫: клиника не может тратить средства на закупку дорогого диагностического оборудования и держать ставку врача, поэтому она берет оборудование в аренду, а результаты отправляет на удаленную расшифровку, получая при этом качественный сервис.
– Какие именно регламенты тормозят цифровую медицину? Что клиники готовы реализовать, но не могут из-за нормативных ограничений?
А.Р.: Самое простое – врач по телефону не имеет права назначить лечение, изменить дозировку препарата или поставить диагноз.
М.П.: При этом принцип ≪не навреди≫ ложится и в основу оценки различных технологий и решений. Регуляторные ограничения со стороны государства должны быть. Но мы понимаем, что рынок и технологии опережают законодательные нормы, часть из которых можно менять. Можно дистанционно провести прием пациента или изменить дозировку лекарств, конечно, учитывая определенные ограничения случаев.
Н.М.: Есть понятия медицинской консультации и информационной. Результаты исследований показывают, что примерно в 80% случаев запросы пациентов сейчас не требуют очного приема – это не поиск таблетки, а поиск решения, к какому врачу лучше обратиться, какой специалист занимается проблемой. За медицинским консультированием
будущее – при работе по четким алгоритмам и контроле за ними это надежный способ коммуникации с пациентом, который тоже будет качественно менять подход.
– Принято считать, что медицинские специалисты учатся всю жизнь, в то же время в отношении цифровых технологий эта привычка срабатывает далеко не всегда – если отраслевая молодежь, разбираясь в какой-нибудь теме, и погуглит, и посмотрит Youtube или послушает онлайн-лекции Johns Hopkins University, то врачи старшего возраста подобную электронную пытливость проявляют довольно редко. Как вы оцениваете в этом смысле свою аудиторию?
Н.М.: Я сама практикующий врач и активно использую все эти возможности. Веду пациентов в Telegram – я им ничего там не назначаю, но держу руку на пульсе и знаю, что так они не пропадут из поля зрения. Был традиционный подход в хирургии – скальпель и широкий разрез, а потом появились эндоскопическая хирургия, троакар и три маленьких разреза. Конечно, не все хирурги побросали скальпели, потому что к эндоскопическим методам лечения есть свои показания и противопоказания и это процесс, требующий обучения, все меняется не по взмаху волшебной палочки. Мы даем новый инструмент для врача. Нужно изменить его мотивацию, например, показав, что технологии позволят перераспределить поток пациентов, и он сможет вести не 10, а 100 больных, потому что не все они требуют очного посещения. Когда не было мессенджеров и почты, у меня раздавалось до полутора тысяч звонков в месяц, я дважды выбрасывала телефон из окна, так это было тяжело. Мессенджеры меня разгрузили, в большинстве случаев пациенты просто хотят уточнить – по две ли таблеткиим принимать и три ли раза в день, когда им лучше записаться на прием или какого врача я бы посоветовала маме с больной спиной.
М.П.: Люди хотят меньше болеть и как можно реже ходить в медучреждения, экономя свое время. Да, не все врачи такие передовые, как Наташа. Однако есть нарождающийся
спрос со стороны пациентов: продвинутых людей, понимающих пользу медицинских технологий, становится все больше. Растет и количество игроков, готовых предоставить такие продукты. Все технологии уже существуют, и мы все равно придем к их использованию.
– Есть данные о том, сколько цифровых проектов в медицине создается и сколько получает дальнейшее развитие?
М.П.: Здесь действует та же статистика, что и в любой другой отрасли: 9 из 10 стартапов
умирают.
Н.М.: Мы сталкивались с тем, что первоначальный замысел на практике не реализуется. Вложение в гипотезу неоправданно – модель создана, и тут выясняется, что это ≪ни для чего сервис≫. Страдает коммуникация IT и медицины, прикладная ценность не всегда учитывается и оценивается правильно.
– Может быть, это болезни роста? Как давно функционирует рынок цифровой медицины в США и когда аналогичная активность замечена у нас?
А.Р.: В США – с начала 2000-х. Безусловно, там рынок гораздо активнее, потому что есть мощные драйверы – страховые компании, и мотивация совсем другая. Например, в прошлом году вступили в силу изменения в программу Medicare – оценивается не только количество обращений, но и качество лечения. То есть страховые выплаты стали привязывать к количеству рецидивов после выписки: если ты лечил пациентов плохо – их количество неважно, выплаты не получишь. В Европе ситуация иная, там есть явный лидер – Скандинавия, где на уровне стран внедрены электронные медкарты. Или Великобритания – просто по объему инвестиций в такие проекты. В ЕС уже должны были начать действовать единые рецепты – то есть ты получаешь назначение в одной стране, а препараты можешь получить в аптеке другого государства. Но там тоже много бюрократии, поскольку национальные законодательства отличаются друг от друга.
– Есть ли финансовые оценки рынков digital health?
М.П.: В России цифры противоречивые, рынок только формируется, и оценки отличаются на порядок. Например, по даннымResearch2guidance, к концу 2018 года рынок составит 0,8 млрд рублей, а по данным Brookings Institution, к 2017 году он будет достигать $800 млн (почти 52 млрд рублей) – это около 3% мирового рынка. Рынок цифровой медицины США сейчас занимает 23% от мирового, Китая – около 10%, Японии – около 6%.
– Идея создания Medme принадлежит Валентину Дороничеву, зарабатывающему на традиционных офлайн-услугах. Как он вам объяснил организацию компании – агрегатора и промоутера цифровых проектов: если рынок еще не сформирован, чем тут управлять?
М.П.: Все не так. Идея, как смежное направление для развития бизнеса, родилась в медицинской компании ≪ОМБ≫, одним из учредителей которой является Валентин Дороничев. Там оценили перпективность этого направления, после чего Валентин и руководство компании решили создать самостоятельную компанию Medme. Фокус компании – зарождающийся рынок цифровой медицины. Сейчас Medme – это независимая компания, которая находится в партнерских отношениях с ≪ОМБ≫. Валентин Дороничев – наш соучредитель и стратегический инвестор.
– А можно подробнее описать стратегию Medme? Вы ищете стартапы и достойным помогаете развиваться или действуете как-то иначе?
А.Р.: Мы инвестируем в быстрорастущие компании в России и в мире на поздней стадии, так называемый round A. Приоритет отдаем проектам, где существует потенциальная возможность повысить стоимость активов за счет интеграции с уже приобретенными компаниями. Сейчас мы сфокусировались на двух направлениях – это наши дочерние компании. Одну мы развиваем с нуля, вторая – успешный бизнес, которому мы помогаем масштабироваться.
– А что это за продукты – тоже сервисы?
А.Р.: Первый – удаленные консультации по типу ≪врач – пациент≫, второй – удаленная расшифровка ЭКГ, энцефалограмм, данных холтеровского мониторирования, одним словом – функциональная диагностика. Названия проектов мы раскрывать не можем, сделка с партнерской клиникой еще не закончена, а проекту по удаленным консультациям мы меняем имя.
– Есть венчурные фонды, вкладывающие в биотех и медицинские проекты. Вы работаете по такой же схеме?
А.Р.: Мы не фонд, мы не входим в проект ради сопровождения до следующей стадии и выхода с прибылью. Мы заинтересованы войти в проект, коммерциализировать его и расти вместе с рынком. Или даже быстрее рынка.
– Какой объем средств вы готовы вкладывать? Есть максимальная планка?
А.Р.: Трудно озвучить какие-то цифры, как правило, все решается в индивидуальном порядке.
– А минимальная?
А.Р.: Был случай, мы 100 тысяч рублей вложили, чтобы построить бизнес-модель.
– То есть за неполный год работы вы заинтересовались только двумя проектами?
М.П.: Не совсем так. За неполный год мы пересмотрели порядка 100 проектов и среди них есть очень интересные, но усилия прилагаем к двум компаниям. Одна из них – стартап в области дистанционных консультаций между врачом и пациентом, и здесь в фокусе нашего внимания коммерциализация актива, во втором случае мы заинтересованы в масштабировании результата – росте клиентской базы и выручки.
– С чем к вам приходят стартаперы чаще – есть какой-то наиболее популярный сегмент?
А.Р.: Огромное количество сервисов записи к врачу, мобильных приложений, в том числе для хронических больных, зубная тема активно развивается – например, 3D-моделирование и печать брекетов, имплантатов, протезов. Врачи на местах только снимают мерки, а все обсчеты и печать производятся централизованно – получается дешевле. Огромное количество проектов, связанных с медицинскими картами, большими данными, дистанционными консультациями.
– Почему вы игнорируете те или иные проекты – они недоработаны?
М.П.: Нужна команда, которая готова, несмотря на ошибки, а они будут, доводить проект до результата. Но очень многие ломаются еще в начале пути. Часто на очевидные вопросы, которые мы задаем, – кто ваш клиент, каким его потребностям отвечает решение, по какой цене продукт будет предлагаться, каков потенциал рынка, – нет ответов. В большинстве случаев мы видим людей, сфокусированных на технологии, на продукте как на софте, им не хватает медицинской ценности. ≪Мы сделаем платформу, которая соединит врача и пациента, и будет всем счастье≫, а дальше – полтора часа про софт. Это провальный путь в общении с инвестором. Существуют Фонд развития интернет-инициатив, Сколково, наши партнеры – венчурный фонд ABRT и ряд компаний-акселераторов, которые занимаются доращиванием стартапов. Надо отдать должное, они на самом деле обучают стартапы, готовят их к финансированию, помогают формированию рынка.
– В каком формате вы сотрудничаете с фондом ABRT?
М.П.: Мы задаем интересные для нас направления, они понимают, на какой стадии мы готовы инвестировать. ABRT осуществляет поиск по заранее заданным критериям, заводит проекты в акселерационную программу, которая длится около полугода. На мероприятии, организованном фондом в Сингапуре, нас заинтересовали четыре проекта – будем смотреть, какие результаты они покажут. Это проекты из Таиланда, Индонезии, Малайзии, все связаны с дистанционными консультациями между врачом и пациентом. В конце года будет еще одно такое мероприятие в Израиле.
– А чем занят ваш собственный R&D-отдел?
М.П.: Это небольшая группа сотрудников – три человека, которые анализируют мировой опыт, ищут возможности и генерят решения.
– А пример можно?
М.П.: Да, экспертная система в помощь врачу для постановки диагноза по ряду заболеваний. На сегодняшний день сервис распознает более 100 наиболее распространенных заболеваний и связанных с ними симптомов.
– Каких инвестиций требует запуск такого «пилота»?
М.П.: Минимально жизнеспособный продукт можно сделать и за 300 тысяч рублей, но нам же хочется и про деньги узнать, и про клиническую ценность продукта – за месяц или два это не проверить. Пилотное внедрение в медицинское учреждение сервиса по удаленному мониторингу стоило нам около 4 млн рублей.
– А сколько денег в среднем может понадобиться профильному стартапу – предположим, на этапе, когда есть идея, но нет инвестора?
А.Р.: Идея, как известно, стоит «минус миллион». Обычно она никому не нужна. Мы всегда смотрим на несколько ключевых показателей – продукт, команда, которая сможет его развивать, и явный лидер. Желательно, чтобы экономика у этого продукта сходилась. Но если продукт есть, она, скорее всего, сходится. Только тогда можно относиться к этому начинанию как к стартапу.
