Проблемы позвоночника довольно четко поделены между частными компаниями и государством. Первые чаще занимаются безоперационным лечением, реабилитацией, а также изготовлением всевозможных «запча­стей» – конструкций для имплантирования в позвоночник. А государство почти полностью монополизировало операции. Почему «Ортоспайн» стал исключением из правила, VM рассказали директор клиники, нейрохирург Андрей Басков и его заместитель Инна Щербина.

 «НУЖНЫ НЕ БЕШЕНЫЕ ВЛИВАНИЯ, А ГОЛОВА»

– Вы – руководитель Центра патологии позво­ночника и спинного мозга большой ведомственной больницы – ЦКБ №1 ОАО «РЖД». И вы же основ­ной совладелец клиники «Ортоспайн», специали­зирующейся на позвоночнике. Удобное сочетание?

Андрей Басков: «Ортоспайн» мы с коллега­ми создали 15 лет назад, тогда я еще не работал в ЦКБ №1. Он тогда назывался «Центр вер­тебрологии и ортопедии» – было небольшое помещение на улице Фадеева рядом с метро «Новослободская», где мы только консульти­ровали и проводили консервативную терапию. Операционной у нас там не было. Мы арендо­вали операционные в Бассейновой больнице [ныне Лечебно-реабилитационный центр Минздрава. – VM], в ЦКБ гражданской ави­ации. Оперировали во второй половине дня, когда местные врачи заканчивали работу.

Инна Щербина: Многие до сих пор так живут – арендуют чужие операционные. Хотя теперь для этого нужен административный ресурс. А в те времена это было вообще всюду. Фор­мально это не было арендой, не знаю, как они это оформляли. Нам выставляли счет за пребы­вание больного в их клинике. Я очень благо­дарна Константину Викторовичу Лядову [тогда главному врачу Бассейновой больницы. – VM]. Наверное, он ничего с этого не имел.

А.Б.: Ну почему не имел? Он имел новые хи­рургические технологии – его нейрохирурги постоянно приходили и смотрели, а мы пока­зывали новые минимально инвазивные, стаби­лизирующие операции на позвоночнике.

– Сколько вам это стоило – открыть клинику?

А.Б.: Там нужны были не бешеные вливания, а голова. Все совладельцы сбросились, чтобы заплатить за аренду – у нас там были ресепшн, три кабинета и процедурная с перевязочной. Все совладельцы «Ортоспайна» – сотрудники клиники, это принципиальная вещь. Мы все друзья, одна большая семья.

– Все-таки какой понадобился стартовый капитал?

А.Б.: Точно не помню. Несколько десятков ты­сяч долларов суммарно, со всех вместе. Арен­довать операционную – дорогое удовольствие, но ведь за это платили уже пациенты. Нам хва­тало на развитие. Но потом все стали закрывать перед нами двери. Я думаю, потому что у них увеличился поток собственных пациентов. Ну и, конечно, конкуренция. Сначала Лядов закрыл, потом гражданская авиация. И мы решили делать собственный центр целиком.

– Откуда брались желающие оперироваться за деньги, когда все это можно сделать по квоте?

А.Б.: Государство выделяет на операцию опре­деленные деньги, и госбольница обязана в эту сумму уложиться. Вот представьте: я сейчас оперировал тяжелейшую аномалию крестцового отдела. Гигантская грыжа, которая ушла в фо­раминальное отверстие [отверстия в позвонках, через которые проходят нервы от спинного мозга. – VM], огромная киста и венозное спле­тение, кровит, как из ведра. Тут нужен арсенал технологий, которые в эту квоту никогда в жизни не войдут. Есть обычные кровоостанавливающие материалы, а есть нетрадиционные, которые зна­чительно лучше. Есть клеевые субстанции, они стоят совершенно других денег. Плюс к этому – имплантаты. Ведь по квоте используются те, что входят в эту сумму, чаще всего дешевые. Как ни странно, тогда нашей целью была пропаганда стабилизирующих конструкций. Мы показыва­ли, как их ставить, как вкручивать винты. Дело в том, что у меня был период в жизни, как раз перед «Ортоспайном», когда я создавал реабили­тационный центр в Испании. Это был частный центр, владельцы сделали внешнюю инфра­структуру, а я был медицинским директором, разработал и реализовал концепцию. Проработал там пять лет, увидел, какие там технологии.

– Россия сильно отставала?

А.Б.: Спинных имплантатов у нас вообще не было. Фирма Stryker [сейчас входит в пятерку крупней­ших мировых производителей имплантатов для позвоночника. – VM] стала тогда первой, кто попытался ввозить их в Россию. И мы им в этом деле помогали: пройти сертификацию в России было очень сложно. А Stryker нам предоставила ин­струментарий, полный набор расходников. Инна [Щербина. – VM] как раз и работала в Stryker, а потом стала вместе с нами делать центр.

«МЫ ЗАНИМАЛИ У ДРУЗЕЙ – ТАК ВЕСЬ МАЛЫЙ БИЗНЕС ЖИВЕТ»

– Пришлось переезжать?

А.Б.: Нам повезло – мы нашли отдельно стоя­щее здание на улице Габричевского [неподалеку от ЦКБ №1. – VM]. Только в таком помещении можно делать полноценную операционную. Вооб­ще очень сложно лицензироваться по хирургии.

– Операционная – самая дорогая часть проекта?

И.Щ.: Разумеется. ЭОП [электронно-оп­тический преобразователь, устройство для превращения изображения в инфракрасном, ультрафиолетовом или рентгеновском спектрах в видимое. – VM] стоит 5 млн рублей. Наркоз­но-дыхательный аппарат – еще 1,5 млн. Опера­ционный стол – 700 тысяч.

А.Б.: А еще следящая система – 1,5 млн. А еще лам­па. А еще давай посчитаем, сколько стоят вентиля­ция, стерилизация, слой свинца по периметру.

И.Щ.: Уложиться в миллион долларов можно, если делать скромно.

– Вы использовали банковские кредиты?

А.Б.: Вы как будто не в этой стране живете, какие кредиты? У нас проценты раз в пять выше, чем в Америке.

– Ну и что? «Мать и дитя», например, брала кре­дит в Сбербанке для строительства своего первого роддома.

И.Щ.: Это не банковская система, это админи­стративный ресурс. Приняли, наверное, роды у кого-то из жен высокопоставленных чиновни­ков или олигархов. Мы использовали внутрен­ние ресурсы, а в основном занимали у друзей – так весь малый бизнес живет. Переезд в новое здание позволил нам быстро расти.

– Какой у вас сейчас годовой оборот? Сколько оперируете?

И.Щ.: 60 млн рублей в год. Мы на упрощенной системе налогообложения. Так же, как и «Аксис» [вторая из сравнительно известных частных спи­нальных клиник, созданная хирургом Николаем Коноваловым. – VM]. Мы долгое время росли, но сейчас всюду стагнация, не растем. Пациентов не становится меньше, но и не прибывает – их при­мерно 4 тысячи в год. И мы делаем 700 операций, из них 500 спинальных. Лазерная реконструкция межпозвонкового диска стоит 50 тысяч рублей. Грыжа – 130–140 тысяч. Есть дорогие операции, например, протезирование связки на коленном суставе доходит до 250–300 тысяч. Сама операция стоит не так много, хоть это и высший пилотаж. Расходники дорогие. Цена имплантата, если он требуется, – это 30–40% стоимости всей операции. Ну а средняя цена операции, средняя температура по больнице, так сказать, – тысяч 70.

«ОРГАНИЗМ НЕ ПОНИМАЕТ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ – ВИНТ В ПОЗВОНОЧНИКЕ»

– То есть операции – 4/5 ваших доходов. Будущее лечения спины – за имплантатами?

А.Б.: Как вы думаете, откуда пришла пандемия заболеваний позвоночника? Нет, прямохождение не виновато. Господь сделал так, что все, что свя­зано с прямохождением человека, очень хорошо компенсируется. За счет дисков, мышц, связоч­ного аппарата. За счет всевозможных систем защиты. Спина болит не потому, что человек стал прямо ходить. В норме, при обычной спокойной жизни, позвоночник не будет болеть. Диск – очень сложное образование. На его поверхности, по окружности – фиброзное кольцо, плотное, волокнистое. Очень мощная армированная струк­тура. Но ее мощь не для того, чтобы удерживать позвонки! Она для того, чтобы пульпозное ядро не вышло наружу. А сверху и снизу ядро ограничи­вают плотные гиалиновые пластины с огромным количеством пор. Питание диска осуществляется за счет движения. Человек встает, пульпозное ядро сдавливается, излишняя жидкость с про­дуктами жизнедеятельности вытесняется через поры в сосуды. Как только вы ложитесь в постель, начинается другой процесс – гидрофильные вещества в ядре тянут жидкость с питательными веществами и кислородом на себя, обратно в ядро. Так осуществляется питание диска. А как сей­час? Человек встал – попил чайку, сел в машину. Приехал в офис – сел, сидит. Потом срывается и резко в фитнес. Происходит дикая перегрузка, начинаются проблемы. Нет равномерного актив­ного давления на ядро, теряется его гидрофиль­ность, оно становится более плотным, высыхает, начинает разрушать изнутри фиброзное кольцо. Как накачанная шина – вы выпускаете из нее воз­дух и гоните 100 км/час. Она разрушается, то же происходит и с прослойкой между позвонками.

– И вот мы добрались до искусственного диска.

А.Б.: Нет! Организм – саморегулирующаяся система. Когда возникает дефект, у него есть несколько систем защиты. Но на компенсацию нужно время. Раньше заболевших долго лечили, потом отправляли в санаторий, и за три-четыре месяца без нагрузок организм компенсировал разрушения. Развалившийся диск замещал­ся другим хрящом, более плотным. В нем нет ни нервов, ни сосудов. Это естественная про­слойка между двумя костными образования­ми, которая не дает им разрушаться. Как то же колесо, но не накачанное, а целиком из резины, как на детском велосипедике. Можно обойтись без операций и без уродских лекарств, кото­рые разрушают, при длительном применении, внутренние органы. А если во время выздоров­ления, не дождавшись образования хряща, дать нагрузки – делать вытяжение, физиотерапию, «закачать» мышцы спины, – хрящ разрушится.

– То есть, если развивать дальше вашу теорию, надо ничего не делать и просто ждать?

А.Б.: Есть много данных о том, что консерватив­ное лечение позволяет лучше компенсировать проблему позвоночника, чем операция. Но мы хотим жить быстро, времени на лечение нет. Хирургия – самый простой путь. Воткнули че­тыре винта – и все. Остановили движение, боль ушла, человеку стало хорошо. Он выздоравли­вает на какое-то время. А между тем раз в одном сегменте позвоночника подвижность пропала, начинается перегрузка вышележащих сегментов. Диски начинают разрушаться, связки гипертро­фируются, увеличиваются, начинают сдавли­вать нервные корешки, появляется боль. Паци­ент вынужден идти к врачу снова, потому что иначе симптомы не устранить. Его оперируют во второй раз. Можно вкрутить еще несколько винтов и фиксировать позвонки более длинной системой. Можно использовать динамическую стабилизацию – сделать вставку между позвон­ками сзади, которая не фиксирует их намертво, а только ограничивает подвижность. Человеку опять становится легче. А потом еще один диск начинает разрушаться, потому что он перегру­жен уже в три раза, и пошло-поехало. Позвонков 32, суставов 156, и в любом суставе перегрузка дает проблему. Организм умеет самовосстанав­ливаться, но он не знает, что это такое – винт в позвоночнике. Он не понимает, что происхо­дит. Человек становится заложником медицины.

– Многие считают, что главное направление спи­нальной медицины – это как раз совершенствова­ние имплантируемых конструкций. Проводились большие сравнительные исследования, позволяю­щие объективно судить, как лучше?

А.Б.: Американцы проводили такие исследо­вания, в Англии есть несколько хороших работ на обширном материале. Но фармкомпании и производители оборудования тормозят эти исследования, потому что операции и оборудо­вание – это для них очень хороший бизнес.

– А вы-то какую альтернативу предлагаете?

А.Б.: У нас есть методика, позволяющая быстро компенсировать проблему – не за несколь­ко лет, а за три месяца. В 2001 году на Всемир­ном конгрессе в Сиднее ее включили в четыре ведущих направления развития нейрохирургии в этом тысячелетии. [Речь о лазерной рекон­струкции межпозвонковых дисков, когда под воздействием лазерного излучения формируется новая хрящевая ткань. Метод был представлен в 2001 году на Всемирном конгрессе в Сиднее. Андрей Басков с коллегами – автор нескольких работ на эту тему. – VM.]

– Как вы относитесь к кинезитерапии Бубновско­го, мануальному методу доктора Бобыря, механи­ческим системам для растяжения позвоночника?

А.Б.: Вы сможете питаться одной капустой? Нет, вы умрете. Одним мясом? Тоже нет. Позвоноч­ник – слишком сложная система. Выбрать один метод – это все равно, что чинить автомобиль только молотком. В каждом из этих методов своя правда. Однако вылечить все одним методом невозможно. Эти ребята – хорошие пиарщики. Они бизнесмены прежде всего, деньги зарабатывают. Они знают, где ловить клиентов, ведь люди боятся операций.

«ЛИБО ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ ПИШЕТЕ ЗАЯВЛЕНИЕ, ЛИБО УБИРАЕТЕСЬ ВОН»

– Вы говорили, что с арендой вам повезло – отдель­но стоящее здание для клиники лучше всего. Но те­перь вы снова занимаете помещение в жилом доме.

А.Б.: Нам стало тесно. Там было всего 350 ме­тров, здесь, на новом месте, – полторы тысячи. Там был слабый реабилитационный блок – здесь колоссальный, есть также блок бальнеолече­ния. Часть помещений мы предоставили нашим товарищам, с которыми давно дружим, – че­люстно-лицевым ортопедам. Мы для них создали условия, они у нас на аренде. Говорите, у них небольшое помещение? А зачем большое? Гигантомания не кормит, огромные клиники себя не оправдывают. Багиров [Акшин Багиров, специализируется на выпрямлении и удлинении ног по специальной методике. – VM] тоже рабо­тает на наших площадях, но у него специального помещения нет, он консультирует и оперирует, пользуясь инфраструктурой клиники.

И.Щ.: Дело еще в том, что на Габричевского была попытка рейдерского захвата нашего предприятия со стороны владельцев здания. Это здание раньше принадлежало НПО «Ал­маз», потом они его с помощью администра­тивного ресурса получили в собственность. Не знаю, чем мы им приглянулись, наверное, тем, что у нас возле подъезда хорошие машины стоят. Им захотелось иметь не арендные плате­жи, а весь наш денежный поток. Они нам долго морочили голову, сдавали в аренду все время по коротким договорам – якобы у них доку­менты недооформлены. А потом говорят: либо через месяц вы все пишете заявление о приеме на работу в нашу организацию, либо убирае­тесь вон из здания. Я им сказала: вы можете это сделать, но об этом узнает вся страна. У Андрея Владимировича связи, слава богу, есть.

– Кто победил?

И.Щ.: Месяцев восемь мы вот так жили, на нервах. Андрей Владимирович их увещевал, они нас терпе­ли. А потом их главный заболел. Судьба здесь за нас вступилась – получили отсрочку. На новом месте мы ремонт делали с мая по декабрь, 2 января начали переезжать, за праздники переехали, и 11-го уже пациенты пришли, клинику ведь нельзя закрывать. Огромный контингент пациентов, прооперирован­ных пять–семь лет назад, из других городов приез­жают.

Когда мы приехали, здесь были только наружные стены и колонны. И крысы всюду бегали. Ремонт нам стоил около миллиона долларов, брали взаймы у акционеров и по родственникам. Мы запланиро­вали здесь две операционные, но пока обходимся одной. Проблема еще в том, что в таком помещении не может быть полноценного стационара. Стаци­онар не может быть частью жилого дома. У нас тут только дневной стационар. Из-за этого мы переста­ли заниматься, например, эндопротезированием суставов – до этого колени и тазобедренные суставы делали неплохо. На аренду теперь уходит почти 2 млн рублей в месяц – примерно 40% выручки. Примерно такая же по размеру статья расходов – зарплата. У нас, если считать тех, кто на неполную ставку работает, – 40 человек. На развитие остается совсем немного. С долгами за ремонт мы еще не рас­платились. До переезда платили дивиденды акцио­нерам, сейчас перестали.

– У ваших акционеров остается зарплата.

А.Б.: Вот вы сколько зарабатываете? Я ду­маю, тысяч 80. Это хорошая зарплата, но хи­рург – штучный товар, он за такие деньги в од­ном месте работать не будет. Поэтому чаще всего акционеры совмещают это с другой работой. Но и 200 тысяч даже очень хорошему доктору получить сложно, мы же все-таки в России.

– У частной клиники вроде вашей есть возмож­ность включиться в систему квотирования?

А.Б.: Государство не дает нам возможности опе­рировать по квотам, потому что должно поддер­живать тех монстров, которые ему принадлежат. Если они начнут финансировать частников, у них на свои центры не останется денег. Пока что мы конкурируем с государством, это очень непро­сто. Это недобросовестная конкуренция, и все об этом знают. В госбольницах порой занимаются приписками – пишут дорогие операции там, где на самом деле были дешевые. Все это происходит потому, что в стране нет страховой системы. По­чему американский хирург живет лучше нашего? Именно потому, что у них эта система есть.

рынок болезней спины, ортоспайн, имплантат