Доктор Михаил Ласков, оставив практику в Европейском медицинском центре, открыл в сентябре 2016 года собственную Клинику амбулаторной онкологии и гематологии. Точнее, онкологическое направление добавили к уже существовавшему частному проекту – Университетской клинике головной боли, которую Ласков и его коллеги организовали еще в 2012 году. Он рассказал Vademecum, как может и должна, на его взгляд, быть организована негосударственная онкослужба.
– В вашей онкоклинике предлагаются только амбулаторные услуги. А если пациент нуждается в комплексном лечении вкупе с операцией или облучением?
– Эти вопросы решает правильная маршрутизация: я направляю пациента туда, где с его диагнозом и возможностями результат будет оптимальным. Когда человек заболевает раком, он понимает, что у него только один выстрел, права на ошибку нет. Он звонит всем, спрашивая, кто хороший онколог, а не где есть все. Он идет в соцсети, ищет информацию – все же передается по сарафанному радио, через какое-то время вокруг любой клиники создается некая среда. Как только ты начинаешь решать проблемы качественно, люди начинают делиться рекомендациями. Онколог – это soft skills, это не hard, когда ты купил линейные ускорители, лабораторию, томографы, сел на берегу реки и ждешь клева. Люди, управляющие подобными проектами, могли раньше производить минеральные удобрения и зачастую воспроизводят такую же модель: купил оборудование, сделал цену чуть ниже рынка – набежали клиенты, удобрений мало, спрос большой. С МРТ часто выбирают, сколько тесла. Человеку без разницы, кто смотрит в экран, он ищет купоны, по которым можно сделать обследование со скидкой, хотя это очень неправильно. Получается, теслы есть, а рентгенологов нет. А в химиотерапии выбирают только врача. На такой амбулаторной истории построено, наверное, 70% онкологии в США. Стационар нужен только для комплексных случаев, когда без госпитализации действительно не обойтись, все остальное быстрее и дешевле можно получить по частям. У нас, например, выстроены связи с другими центрами. Условно, мы берем одну опцию здесь, другую – там, а третью – еще где-то. В нынешней коммерческой онкологии существует обратная проблема: когда в одном медцентре есть все, часто рождается некий конфликт интересов. Например, врач знает, что в клинике, где он практикует, дорогие и плохие «эмэртэшники», где-то есть дешевле и лучше. И это проблема, потому что он вынужден направлять пациента к специалистам своей клиники, а не на сторону.
– А зачем владельцу или топ-менеджеру клиники держать плохих лучевых диагностов?
– Потому что в его голове зачастую от них ничего не зависит – он продает аппарат, его характеристики, количество пикселей в фотокамере. Да и потому, что хороших специалистов просто физически мало, их неоткуда взять. Многопрофильных клиник,независимо от организационно-правовой формы, где было бы хорошо абсолютно все, в России нет. Честно говоря, мало кто пытается такие создавать. Смотришь даже новые проекты – все про потоки, оборудование, средние чеки, койки, а где компетенции, стратегия обучения и кадрового обеспечения? Поэтому ты зачастую вынужден прибегать к сторонним ресурсам. И я веду весь кейс – говорю, что и где делать. В том числе и в городском диспансере – человек может какие-то услуги получить там, а какие-то – у нас. Почему нет? Помощь одному человеку можно делить между частной и государственной системами здравоохранения.
– Положим, коммерческие клиники легко могут между собой договориться, но как эта формула работает во взаимодействии с государственными?
– Буквально вчера двух пациентов отправил в госучреждения. Например, пришел пациент с тимомой, нужна торакоскопия, а у нас в частных клиниках этого не делают или делают за очень дорого, но у меня есть друзья в государственных федеральных центрах, и я им звоню. Или, допустим, рак легкого: нужно удалить часть легкого, а не все целиком, но в коммерческих клиниках такие операции проводятся очень редко. То есть люди, которые делают такие операции хорошо и много, работают только в государственных больницах. Я звоню им, и пациент идет туда – по ОМС. Если человек с паспортом и полисом придет в поликлинику федерального института, он будет там маяться месяца полтора, собирать анализы, а потом еще и непонятно к кому попадет. А так – к конкретному человеку, который как раз на этом и специализируется, а дообследоваться может быстро – за деньги, в сторонних организациях. То есть, покупая консультацию, пациенты покупают мою сеть профессиональных контактов, что, конечно, намного дороже, чем обычная консультация, которая у меня стоит 6 тысяч рублей, у моих сотрудников – 4 тысячи. Причем это не взятки, это не значит, что я могу продвинуть очередь. Но я могу прицельно направить пациента, и ему действительно окажут помощь бесплатно либо официально платно, но будут сэкономлены силы, время, а часто и деньги на ненужные обследования. Я официально направляю пациента напрямую – либо в государственную, либо в частную клинику, но к Иванову, а не к Петрову. И пациент официально оплатит услуги врача Иванова в кассе или сделает все по ОМС или ВМП.
– Вы сейчас ради такой маршрутизации заключаете какие-то партнерские соглашения с другими медцентрами или сетями?
– Наша главная идея в том, что все будет двигаться не в сторону сети или клиники, а в сторону команды. Поэтому если я работаю с «Медсканом» по МРТ и КТ, то только по одной причине – там есть главный рентгенолог Кирилл Петров. Если завтра Кирилл Петров будет в «поликлинике Х», то завтра же у меня вся экспертиза будет проводиться там. К сожалению, многие российские инвесторы все еще думают, что если они купили какую-нибудь штуку за $3 млн, то все – успех обеспечен. Но ключ – это системная и кропотливая работа с кадрами. И я мечтаю познакомиться с медицинским инвестором, который поставит это во главу угла.
– Ваша основная аудитория – больные, которые лечатся давно и не очень успешно, или те, кому только поставлен диагноз?
– Все коммерческие онкоклиники развиваются одинаково. Сначала к тебе идут те, от кого все отказались. Моя первая пациентка была именно такой, и мы, кстати, ее спасли. Причем на благотворительные деньги, сами тоже работали бесплатно. Это девочка 20 с чем-то лет, русская с узбекским паспортом, которую мы с тремя благотворительными фондами и рядом государственных учреждений лечили от лимфогранулематоза. Потом, когда о тебе начинают узнавать, к тебе бегут пациенты уже на этапе диагностики.
– В случае с онкологией готовность пациентов платить все же выше, чем у людей, страдающих не столь серьезными заболеваниями?
– Человек часто руководствуется двумя чувствами – страхом и жадностью. Конечно, рак страшнее, чем боль в пятке. И здесь получается лучше не из-за большого менеджерского и организационного успеха, сама сфера страшнее. Поэтому в ней легче заработать. Но, тем не менее, проблема с нежеланием людей платить остается и здесь. Причем когда ты на пациентов не давишь, а хочешь от них осознанного выбора, хочешь, чтобы они были твоими партнерами, они уходят чаще. А есть клиники, работающие по агрессивной схеме: «Мы тебя спасем и начнем это делать прямо сегодня, все, что делали до этого, – ерунда, а мы сейчас организуем нанотерапию». И пациент остается у них, а на счету клиники мгновенно оказывается полмиллиона. Пусть в долгосрочной перспективе это ошибочная стратегия, но всем же хочется денег сейчас. Или вариант с инвесторами, которым про медицину не объяснишь, потому что им на входе никто про это почему-то не сказал, им сказали, что медицина – это ниша. И ты с этим восприятием должен бороться. Вариант диалога с пациентом можно реализовать на уровне моей, считай, частной практики, где я сам определяю модель, по которой работать, и принимаю ее результаты.
– Вы будете расширять клинику – добавлять к амбулатории стационар?
– Стационар, конечно, нужен. Больше того, в Москве уже достаточно частных многопрофильных стационаров и строятся еще несколько. Последнее время мы видим очередную волну слияний и поглощений в медицинском бизнесе. Но я ищу нормальный стационар. Я могу получить у партнеров лучевую терапию, ПЭТ, операции, но я не могу получить стационар для осложнений, для госпитальных случаев, для паллиатива, где можно реализовать партнерские, а не агентские отношения. Справедливости ради надо сказать, что стационара, который занимался бы только онкологией, быть не должно. Он, конечно, должен быть многопрофильным. Мечта…
– Не можете найти стационар, потому что это сложно оформить?
– Потому что владельцы и управляющие клиник, к сожалению, пока не готовы, им пока не очень близка идея, что врач может быть партнером, а не наемным работником. То есть не как в Америке, где ты пришел в больницу и говоришь: «Ребята, я бы хотел к вам приходить и здесь лечить своих больных». Причем это можно сделать по действующим законодательным нормам. Но люди пока думают, что если у них этаж, если у них КТ, значит, они держат поток пациентов. А они его не держат. Зачастую они держат убытки. Вернее, потихоньку начинают это понимать, но не созрели еще до конкретных шагов.
– А с государственными больницами нельзя реализовать такую схему?
– Пытался. Живой пример: прихожу договариваться с одной государственной больницей. Ответственный за платные медицинские услуги говорит: «Сейчас мы все сделаем, клади всех сюда». Я иду смотреть корпус, узкий такой, мы поднимаемся по бетонной лестнице, слегка окрашенной, и перила, как в школе, и воняет тушеной капустой. Потом открывается дверь в Зазеркалье – там отличный ремонт, который сделал предприимчивый завотделением, креслица, все с дизайном. Но ты понимаешь: чтобы туда попасть, нужно идти через тушеную капусту. Спрашиваю: сколько стоит палата? 12 тысяч в сутки. Но за эти деньги я могу взять палату в «Медицине».
– А если говорить о создании полноценной онкоклиники…
– Это не должна быть просто онкологическая клиника. Она должна быть в составе многопрофильного стационара. Иначе это модель, про которую я говорил выше. Для чего нужна большая клиника? Чтобы лечить там нестабильных пациентов. Но в онкологии ты никогда ее не заполнишь, если не будешь обещать доставать пациентов, грубо говоря, с того света и продавать надежду. Нужна многопрофильная клиника с мощной онкологической службой. Если это тяжелый госпитальный пациент – таких у меня около 10%, – нужен стационар, а если это обычная история, в госпитале нет необходимости. То есть, по-честному, либо ты делаешь маленькую частную практику, либо многопрофильную большую клинику наподобие EMC или «К+31». Такой крупный медицинский проект может быть успешным, если у тебя есть «длинные» деньги, если ты действительно стратегически правильный инвестор. Под проект нужно несколько десятков, если не сотен, миллионов долларов и лет 10–20. Но у нас в медицинском бизнесе до сих пор встречаются 90-е: занимаемся всем, что приносит деньги. Как? Неважно – ОМС, ДМС, out of pocket, все в кучу.
– То есть работа коммерческой клиники в системе ОМС – дурная затея?
– Она хороша в теории, но в наших реалиях кривая: с одной стороны, прием терапевта по тарифу – 80 рублей, а с другой – рыночная цена на ПЭТ или ЭКО. Что заставляет выбирать: тут работаем, а тут не работаем. Все относятся к этой истории по-разному. На мой взгляд, участвовать в ОМС для многопрофильных частных клиник – привлекательно, но не здорово. Потому что тогда ты вынужден гнать поток, а это сказывается на качестве. Например, одни и те же ребята делают МРТ за деньги для моего пациента и МРТ по ОМС, но это будут два разных по качеству исследования: у диагностов нет входящих данных по ОМС-пациенту, никто из врачей с ними не связывался, не обсуждал цели и задачи исследования – выхлоп для пациента совершенно иной. И не забывайте, если раньше пять специалистов делали 10 исследований в день, теперь они делают 100. То есть эта история в наших условиях делает приемлемой халтуру для персонала – вернее, вынуждает их работать нехорошо. Глаз должен быть насмотрен, да, и я должен смотреть не меньше трех пациентов в день, но если я смотрю 15 – то не успеваю и подумать, получается, что глаз наметан, но толку ноль. Это быстрые, простые и неплохие пока деньги. Но завтра все это могут убрать – сделать, условно, по рублю. А вдобавок еще и персонал останется не сильно квалифицированным.
