Если не принять срочных мер, волна беспамятства захлестнет нашу планету, считает главный гериатр Ольга Ткачёва. И Россия, сильно отставшая в этой области от остального мира, может пострадать одной из первых. Чтобы этого не произошло, надо создать инфраструктуру «для тех, кому за 60». А первая задача – научиться вовремя диагностировать болезнь Альцгеймера и отличать серьезные нарушения памяти от временных проблем, связанных с усталостью и перегрузками.

 – На запрос «проблемы с зубами» Google нахо­дит 300 тысяч страниц, «с суставами» – 232 ты­сячи. А «проблемы с памятью» встречаются 340 тысяч раз, даже чаще, чем универсальный диагноз «проблемы с головой». Насколько мас­штабен вопрос плохой памяти с медицинской точки зрения?

– Нарушение памяти связано прежде всего со старением. Это один из главных элементов когнитивных нарушений. А болезнь Альцгеймера проявляется в первую очередь не способностью вспомнить недавние события. Распространенность этой проблемы среди людей пожилого возраста просто катастро­фическая. Я думаю, если не принять меры, она захлестнет мир. После 65 лет выраженные когнитивные нарушения можно обнаружить в среднем у 25% людей, а после 85 лет – почти у половины.

– Это российские цифры?

– Это общемировая статистика. Распро­страненность болезни Альцгеймера среди пожилых людей в мире более-менее одина­кова, просто сам процент пожилых сильно различается по странам. У нас не было эпидемиологических исследований, кото­рые могли бы продемонстрировать остро­ту проблемы. Но, например, бюджет США тратит на людей с болезнью Альцгеймера и другими формами деменции больше, чем на кардио- и онкобольных вместе взятых. Во многих странах уже приняты специальные антиальцгеймеровские программы. Средняя продолжительность жизни увеличивается, к тому же нарастает так называемая глубина старения (доля «очень пожилых» среди просто пожилых). Но в результате растет не время активной жизни, а время жизни без памя­ти и с болезнями, и это очень плохо. Перед обществом встает не только медицинская, но и социальная проблема: люди с наруше­нием памяти и других когнитивных функций требуют ухода, не могут жить в одиночестве. И их все больше. А универсальной таблетки от этой болезни нет.

– А может быть постепенная потеря памя­ти в чистом виде, без других когнитивных нарушений?

– Вы хотите сказать: человек быстрый, хват­кий, но без памяти? Ну, такое тоже бывает, но здесь уже другие причины – перегрузки, обилие работы и информации. Это проблема более молодого поколения, не имеющая отношения к болезни Альцгеймера. До 55–60 лет эта болезнь встречается крайне редко. Ранняя болезнь Альцгеймера обусловлена генети­ческими причинами и обычно бывает очень злокачественной, быстро прогрессирует.

– Что делать, если память, а возможно, и другие когнитивные функции ослабевают?

– Судьбу человека без памяти и его семьи определяет раннее выявление болезни.

– Почему? Ведь болезнь Альцгеймера неизлечима.

– Многие так рассуждают: зачем тратить силы на диагностику, если все равно сделать ничего нельзя? Это совершенно неправильный подход. Во-первых, постановка диагноза позволяет отодвинуть период несамостоятельности на несколько лет. Есть препараты, позволяющие замедлить развитие болезни. Во-вторых – семья человека с болезнью Альц­геймера должна перестроиться, научиться жить в новых условиях. Близким кажется, что человек упрямится, проявляет характер, не делает того, что ему говорят, – а он просто не помнит. Непонимание, раздражение, кон­фликты, больной становится одиноким, и все это усугубляет депрессия. Надо объяснить семье, что это болезнь, а не упрямство, расска­зать, как правильно себя вести. Ведь без диа­гноза вы, скорее всего, не поймете, что перед вами пациент с болезнью Альцгеймера. Чело­век может ничего не помнить, но прекрасно рассуждать. И чем лучше были «исходные дан­ные», уровень интеллекта, образование, тем сложнее разглядеть болезнь Альцгеймера.

– Я знаю случаи, когда врач ставил диагноз «возможно, Альцгеймер, но не уверен».

– Это проблема врача, а не пациента. Хороший специалист на основе нейротестирования мо­жет уверенно поставить диагноз. Но пока что диагностика представляет в России проблему. Дело в том, что нарушение памяти и других когнитивных функций – это междисципли­нарная вещь. Кто этим занимается – невроло­ги? Скорее нет. Сфера их интересов – инсуль­ты, корешковые синдромы, остеохондрозы. Психиатры? Тоже нет. Они вступают в дело на более поздней стадии, когда проблемы уже весьма серьезные. Раннюю диагностику нару­шений памяти, мышления должны проводить врачи общей практики.

– Они умеют это делать?

– Лучше всего, когда пожилыми людьми занимаются врачи с особой специализацией – гериатры. Нарушение памяти и когнитивных функций – это одно из основных направлений их работы. Но гериатрическая служба у нас пока малодоступна. В Москве всего 25 гери­атрических кабинетов. А надо, чтобы один гериатр приходился на 20 тысяч пожилых людей. Мы посчитали, что в Москве пожилых примерно 3 млн, значит, должно быть 150 гериатров, в шесть раз больше, чем мы имеем. Причем из этих 25 врачей большинство – со­вместители, работают на пол- или четверть ставки. Гериатр – это последипломная специа­лизация. Ему надо хорошо знать терапию, быть хорошим клиницистом, разбираться в пробле­мах, ассоциированных с возрастом, – в карди­ологии, диабетологии, заболеваниях суставов. Есть 43 кафедры, которые готовят гериатров. Но многие из них не работают по специально­сти. В развитых странах мира – странах Европы, Израиле, США, Канаде – давным-давно создана целая гериатрическая инфраструктура. Мы отстаем лет на 25.

– На ваш, главного гериатра России, взгляд, есть шансы, что ситуация скоро выправится?

– Эта должность была создана не так давно, а сейчас постепенно появляются главные гериатры в субъектах РФ [Ольга Ткачёва – од­новременно главный гериатр России и Москвы. – Vademecum]. Сейчас готовятся так назы­ваемые порядки оказания гериатрической помощи, где определено штатное расписание, обозначены все нормативы. Думаю, когда примут порядки, гериатров станет больше.

– И все сразу изменится?

– Понимания проблемы пока мало. Недавно один очень известный человек привел своего пожилого отца к нам, в Центр геронтологии [Ольга Ткачёва – директор центра. – Vademecum]. Знаете, что его волновало? Уровень артериаль­ного давления, холестерина, сахара в крови. А самое-то главное было, что у этого челове­ка нарушена память и он не может сам себя обслуживать, именно это больше всего сни­жает качество его жизни. Представьте себе семью с таким человеком. Это все равно, что маленький ребенок дома. Или кто-то должен уйти с работы, или придется нанять сиделку. А нужно, чтобы была инфраструктура, которая занимается такими пациентами. Половине людей на пороге 90 требуется такая помощь, с возрастом даже без болезни Альцгеймера все замедляется, человеку сложно буквально все. А сиделки могут не иметь медицинского об­разования, не обучены, как общаться с боль­ным, как ему правильно помогать. Они могут удовлетворять только бытовые потребности, а нужна и медицинская помощь. Пожилой человек часто болеет, идут бесконечные госпи­тализации то по одной болезни, то по другой. Это нерационально и дискомфортно. Нужна не череда больниц, а постоянное наблюдение. Во многих странах есть такая система. Это не просто сиделки, это различные медицин­ские специалисты – гериатры, инструкторы ЛФК, диетологи, массажисты. Целый ком­плекс услуг на дому. Представляете: человеку имплантировали сустав, а он живет один. В Голландии к нему тут же придет инструктор по физкультуре, будет сиделка на несколь­ко часов в день, чтобы помочь ему ухаживать за собой. Может прийти социальный парикма­хер или даже маникюрша.

– Каким образом определяются потребности в патронаже?

– У человека целый букет заболеваний – язва, хронический обструктивный бронхит, послеинфарктное состояние. Плюс тяжелое нарушение памяти. Какова должна быть цель лечения? Стабилизировали ему давление, еще что-то подправили. Мы лечим все и, возмож­но, делаем пациенту только хуже. Назначаем десятки препаратов, а между тем, обилие лекарств может провоцировать нарушение памяти, потому что все они влияют на обмен медиаторов в мозге. Пациент может принимать десятки назначенных препаратов и вдруг на­чинает хуже соображать, медленнее отвечать на вопросы. Человеку важны качество жизни и нормальный уход, а не соответствие пара­метров его организма целевым показателям. И кстати, могут быть преходящие когнитив­ные нарушения. У пожилого человека память может временно ухудшиться просто потому, что, например, у него уже неделю запор.

– Наверное, очень непросто сохранить память и когнитивные функции, когда твоя семья с утра до вечера на работе, а ровесники, если еще живы, сидят по домам. Как тут быть?

– Дома престарелых не очень соответствуют российскому менталитету. Мы все-таки в основном считаем, что родители должны жить с нами, дома. К тому же дома престарелых от­носятся к системе Минтруда, а не Минздрава. Здравоохранение и социальные службы должны плотно взаимодействовать, а этого пока нет. Ведь у нас существует социальный патронаж, однако он совершенно отделен от медицины. В решении этой проблемы надо ориентироваться на детей, педиатрия и гериатрия во многом схожи. Есть же дет­ские сады, значит, должны быть и «дедские». В Европе, в Америке уже существуют такие заведения дневного пребывания. Плохая память не должна мешать участию в обще­ственной жизни. Потенциально это боль­шой и интересный рынок – проведение мероприятий для пожилых, специальная еда, мода, телефоны с тревожной кнопкой и другие гаджеты. Государство не возьмет все это целиком на себя. Здорово, если в сфере гериатрии будут создаваться учреждения на основе ГЧП. Пока частная медицина сюда не вошла. Так исторически сложилось: еще недавно средняя продолжительность жизни была значительно ниже, и такой большой потребности в гериатрической инфраструк­туре просто не было. Сейчас средняя про­должительность жизни в стране уже 71 год, а в Москве – 76 лет, спрос нарастает. Гериа­трия – это инвестиции не в прошлое, а в бу­дущее. Чудес не бывает, все мы постареем. И если до тех пор не создадим ничего, не будем сильно счастливы и довольны жизнью в пожилом возрасте. А ведь наша планета все больше становится планетой пожилых. Для экономики создание гериатрической инфра­структуры просто выгодно. Одно дело посто­янные переводы из стационара в стационар и другое – плановый патронаж определенной кратности. Койка в стационаре дорога, луч­ше профилактировать эту госпитализацию, позаботиться о пациенте на дому.

– А что делать старикам, пока всей этой пре­красной системы еще нет, – ходить на курсы памяти?

– Самый главный способ сохранить свои возможности – активное функционирование. Чтобы не утратить двигательные функции, надо двигаться, чтобы сохранить мыслительные функции, надо мыслить. Тренировать память надо всегда. Ни в коем случае не гово­рить: «Все, я на пенсии, могу сколько угодно валяться перед телевизором». Надо учить стихи, языки, напрягать память по максиму­му. Есть закономерность – люди с высшим образованием живут дольше. Академики, как правило, – долгожители. Когда готовишь доклады, преподаешь, – хочешь не хочешь, тренируешь память.

– Может, академиков просто лучше лечат?

– Есть и другие люди, которых хорошо лечат, но им не удается сохранить такую актив­ность.