Хасан Баиев начал делать эстетические и реконструктивные операции в конце 80‑х одним из первых в СССР. Но целиком и полностью отдать себя новой по тем временам ветви пластической хирургии ему помешала война: во время обеих чеченских кампаний Баиев работал как военврач. Он был единственным в мятежной республи­ке специалистом, оперировавшим «федералов», а получил известность как хирург, сделавший реконструкцию лица Салману Радуеву и ампутировавший ногу Шамилю Басаеву. За беспримерную верность профессии Баи­ев был назван «человеком года» в США, Японии и Великобритании и стал лауреатом международной премии «Врач мира». Однако на уже оформившемся к тому времени российском рынке эстетической хирургии уникаль­ного специалиста тогда так никто и не узнал. После войны Баиев отправился в США по программе психологиче­ской реабилитации, работал садовником, газонокосильщиком и уборщиком, но в конце концов сумел получить лицензию и начать практику пластического хирурга. Сейчас Баиев делает реконструктивные и эстетические операции в Бостоне и Грозном, но до сих пор не входит ни в одну отечественную ассоциацию пластических хирургов. В интервью Vademecum хирург рассказал о том, как смог закрепиться в США, почему отказывается от предложений открыть клинику в Москве и что его не устраивает в российской эстетической индустрии.

– Почему вы решили заняться эстетической хирургией, которой в советские времена, по сути, и не было?

– Я со школьной скамьи мечтал стать пласти­ческим хирургом. Помню, мне было 13 лет, смотрел американский фильм «Федора» о гол­ливудской актрисе, которая хотела с помощью пластических операций сохранить молодость. В картине есть кадр, когда с Федоры после опе­рации снимают повязку и она видит, как изу­родовано ее лицо. Ее крик и гримаса отчаяния произвели на меня такое сильное впечатление, что я подумал: «Стану пластическим хирургом и сделаю всех людей красивыми». Но в Совет­ском Союзе, чтобы стать пластическим хирур­гом, нужно было сначала поступить на факуль­тет стоматологии, потом пройти ординатуру по челюстно-лицевой хирургии, оттуда уже можно было начинать заниматься пластикой, но и то только реконструктивной – восстанов­лением после травм и аварий. Эстетической пластики в то время практически не было, а если и была, то туда было сложно попасть.

– Как же вы осваивали несуществующую специальность?

– Я поступил на кафедру челюстно-лицевой хирургии Красноярского мединститута, где моими учителями были профессора Альберт Каргер и Анатолий Левенец. Эти люди дали мне основные знания, я до сих пор горжусь, что начал свой профессиональный путь именно в Красноярске. Всегда говорю, что у меня «сибирская школа». 

Непосредственно пластикой начал заниматься уже в Москве, в Институте пластической хирургии и космето­логии Минздрава. Там моим наставником был знаменитый Илья Фришберг, которого смело можно назвать основоположником пластиче­ской хирургии в нашей стране. С еще одним гуру нашей профессии Николаем Милановым, к сожалению, я знаком не был, только читал его литературу. Так вот, реконструкции я начал де­лать еще в Москве, а вот первую эстетическую операцию провел в 1989 году, когда вернулся домой, в Чечено-Ингушскую АССР. Моей паци­енткой была молодая девушка, которая похуде­ла на 27 килограммов и очень стеснялась про­изошедшего с ее лицом: ей я сделал круговую подтяжку. Операция прошла успешно, тогда это было в новинку, результаты вмешательства показывали по местному телевидению. А даль­ше была война. 

Пока работал, был стойким, долгое время держал себя в руках, но все равно понимал, что все это когда-нибудь обернется для меня психологической травмой – когда все время видишь изуродованных войной людей, невозможно пропустить это через себя без последствий. Когда война закончилась, в Чеч­ню приехала международная правозащитная организация, которая занималась вопросами психологической поддержки людей, оказав­шихся в зоне боевых действий. Мне предложи­ли поехать на психологическую реабилитацию в США, я согласился. Сначала поехал на полго­да, а потом остался жить.

– Как вам удалось получить в США лицензию хирурга?

– Тяжело. Я был одним из немногих, кто смог там остаться, продолжить обучение и начать работать. Сначала я учил английский, потом занимался в колледже на базе Гарвардского университета. Это был адский труд. В США есть много докторов, которые по 10–15 лет не могут сдать экзамен после ординатуры. Каждый год правила сдачи меняются, каж­дый год они из-за этого их проваливают, не могут начать работать. Мне до сих пор кажется, что я выиграл в лотерею. Оперировать начал уже на базе Института пластической хирургии в Гарварде, сначала делал эстетиче­ские операции, потом стал заниматься деть­ми с врожденными аномалиями, делать им реконструктивные операции. Окончательно войти в профессию мне помогли те семь лет, что я провел в Центре пластической хирургии Гарвардского университета, где я научился но­вой технике, увидел много интересных паци­ентов, смог побывать на стажировках в Япо­нии, Англии и Франции.

– Какие этапы нужно пройти сейчас, чтобы стать пластическим хирургом в США?

– Нужно отучиться четыре года в колледже, че­тыре года – в университете и восемь лет – в ре­зидентуре. Только после восьми лет резиденту­ры хирурги определяются со специальностью. И потом происходит непрерывное обучение на специальных курсах, семинарах и так далее. И здесь тоже большая разница с российской системой образования пластических хирургов, где до последнего времени хирургом мог стать стоматолог, прошедший переобучение и полу­чивший соответствующий сертификат.

– В США у вас появилась своя клиника?

– Нет, мне удалось устроиться на работу в одну из государственных клиник. И в этом мне тоже повезло. Тут сложилось сразу множество обстоятельств. Во-первых, в Америке я напи­сал книгу «Клятва, или Хирург под огнем» – о том, как работал во время войны. Эту книгу прочитали многие люди, обо мне узнали, и это, наверное, тоже мне помогло. Потом я стал «человеком года», мне дали престиж­ную премию «Врач мира», это принесло мне не только известность, но и деньги. Наконец, моим научным руководителем в Гарварде был Джозеф Мюррей, который получил Нобелев­скую премию по медицине в 1990 году. Его рекомендации сыграли большую роль в моей работе в США.

– Что заставило успешного американского хи­рурга вернуться оперировать в Чечню?

– Еще во время учебы в Гарварде я ездил с ко­мандой хирургов-волонтеров по всему миру, мы делали реконструктивные операции детям. Этот опыт меня тогда вдохновил, и я решил: стоит когда-нибудь начать проводить та­кие же операции в Чечне, где потребность в них очень высока. В России к тому времени обо мне уже знали, ко мне стали приезжать и на эстетические операции из других россий­ских регионов, звезды. Занимался в основном ринопластикой, круговыми подтяжками лица, абдоминопластикой.

Фото: РИА Новости

– Почему же вы не открыли клинику в Москве?

– Предложений начать бизнес в Москве мне действительно поступало довольно много. Но я смотрю на это не совсем так, как мои коллеги. Для меня не принципиально сейчас зарабатывать деньги. Бог дал все, что мне положено. Теперь для меня главное – благотво­рительность и помощь людям, насколько это в моих силах. Поэтому в Чечне я сосредоточился в основном на реконструктивных операциях детям с врожденными аномалиями и различ­ными опухолями. Дети приезжают из разных регионов страны – из Дагестана, Ставрополь­ского края, из соседней Южной Осетии. Как правило, это дети из малоимущих семей или сироты, у которых просто нет другого шанса получить такую операцию. В этом году мы проводили большую акцию во Владикавказе, прооперировали 58 детей.

– За чей счет проводятся эти операции?

– Я и группа моих коллег занимаемся бла­готворительностью, привлекаем меценатов, сотрудничаем с Минздравом Чечни. Мини­стерство безвозмездно предоставляет нам опе­рационные, реанимацию, лечебный блок и весь необходимый расходный материал. Сами операции мы проводим как волонтеры, то есть работаем бесплатно, иногда удается привлекать спонсоров. Например, одну акцию нам про­спонсировал нынешний глава Северной Осе­тии Вячеслав Битаров. Я ему просто позвонил и предложил поучаствовать в проекте, он сразу согласился. Но больше, правда, никто не рвет­ся вкладывать деньги в нашу акцию.

– Вы не пытались получить госзаказ на рекон­структивные вмешательства?

– Для меня это – головная боль, бюрократия, сбор многочисленных документов, месяцы ожидания, плюс такие операции нужно делать в федеральных центрах, в Москве. Для родите­ля, который хочет как можно быстрее избавить ребенка от дефекта и сделать его здоровым, такие долгие хлопоты – проблема. Поэтому мы проводим операции без всяких квот. Просто бесплатные, и все.

– Почему вы избегаете участия в отраслевых ассоциациях и, как говорят, почти не общаетесь с коллегами из России?

– Я не во всем разделяю их подход. В россий­ской системе пластической хирургии нет пре­емственности. Хорошие врачи хотят оставаться уникальными, не пытаются передавать свой опыт, скрывают свою технику, не хотят учить или обучают только близких родственников. Это тормозит развитие пластической хирургии в России, закрывает доступ к новым пер­спективным методикам. Я этого не понимаю. Какой смысл? Ты ведь все равно не заберешь свои навыки с собой в могилу. В этом смысле в США противоположный подход. Напри­мер, в Бостоне, где я живу, работает Ассоци­ация пластических хирургов, я часто бываю у них на конференциях, где постоянно узнаю что-то новое, понимаю, над чем работают мои коллеги. Эти конференции проходят не как череда скучных докладов, как у нас, в России. Обычно организуется ужин, на котором врачи в свободной форме обсуждают свою работу. После начинаются выступления и конферен­ции, где они рассказывают о самых сложных операциях в своей практике, делятся опытом. Это очень помогает профессиональному со­обществу развиваться. Американские хирурги отличаются своей открытостью, они часто ездят по миру, оперируют в самых разных, ино­гда невыносимых, условиях, делятся опытом с местными специалистами.

– Какие операции сейчас пользуются в США наибольшим спросом?

– Американцы не так увлечены пластической хирургией, как мы, россияне. У нас каждый второй хочет с собой что-нибудь сделать, в Штатах пластические операции чаще делают по необходимости. Например, люди с диагнозом «ожирение» экстремально худеют, и им стано­вится необходима абдоминопластика. В США востребована операция по уменьшению груди, это тоже связано с проблемой ожирения и лиш­ней кожи. Наши же пациентки чаще уделяют внимание лицу, хотят просто что-то поменять, поэтому у нас популярны подтяжки лица, такие операции, как удаление комков Биша. Именно поэтому сейчас пластическая хирургия в России – более прибыльный и эффективный бизнес, чем в США. С 90-х годов, когда в Рос­сии появилась мода на пластические опера­ции, вплоть до 2008-го дешевле было сделать пластику в России – имею в виду прежде всего большие города. А сейчас цены сравнялись: круговая подтяжка лица и у нас, и в США стоит примерно одинаково – около $10 тысяч, только в России за эти деньги качество будет хуже.