Семь лет назад на базе Детской городской клинической больницы №13 им. Н.Ф. Филатова открылось пер­вое московское отделение кардиохирургии и интенсивной терапии, специализирующееся на врожденных пороках сердца (ВПС) детей в возрасте до года. Инициатива исходила от возглавлявшего тогда Департа­мент здравоохранения столицы Андрея Сельцовского, который призвал в Филатовскую больницу заве­дующего профильным отделом Бакулевского центра Владимира Ильина. В интервью VADEMECUM Ильин впервые рассказал о том, зачем московским властям понадобилось узкопрофильное отделение, о причинах своего ухода из НЦССХ им. А.Н. Бакулева, и о том, какие позиции занимает Россия в мировой хирургии ВПС.

«МЫ НАРЕЗАЛИ СОСУДИСТЫЕ ПРОТЕЗЫ НА КУСОЧКИ»

– В ИССХ им. А.Н. Бакулева вы пришли сразу по­сле окончания вуза. Детская кардиохирургия была осознанным выбором?

– То, что я в принципе занялся детской кар­диохирургией, можно назвать случайностью. В 70-е я учился на лечебном факультете Вто­рого мединститута и не собирался становиться детским врачом. Но ситуация изменилась после встречи и совместной работы с академиком Владимиром Ивановичем Бураковским. По­сле третьего курса нам нужно было проходить медсестринскую практику, а поскольку студенты лечебного факультета этого института стажи­ровались в Первой градской больнице, по со­седству с которой находился тогда Институт сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакуле­ва, то мне удалось попасть на практику медбра­том именно в этот институт, где впоследствии я и проработал в этом статусе около двух лет. Вскоре Владимир Иванович Бураковский, ко­торый был директором Бакулевского института, решил создать научный студенческий кружок, в который я попал в числе других полутора-двух десятков старшекурсников. Многие члены этого кружка стали впоследствии квалифицированны­ми специалистами в сердечно-сосудистой хирур­гии. Кстати говоря, все самые популярные на тот момент направления исследований, например, гипербарическая оксигенация или ишемическая болезнь сердца, участниками кружка уже были разобраны. Поэтому мне и еще двоим моим това­рищам по учебе во Втором мединституте при­шлось объединиться в группу по эксперимен­тальному изучению патофизиологии массивных гемотрансфузий. Необходимость исследований по этой теме была обусловлена клинической проблемой: из-за несовершенства аппаратуры для проведения искусственного кровообраще­ния и отсутствия эффективных лекарственных средств большинство кардиохирургических вмешательств сопровождалось значительной кровопотерей, которую приходилось возмещать переливанием большого объема донорской крови. Хотя тема, на первый взгляд, казалась не очень популярной, значение исследований этой про­блемы для успеха кардиохирургического лечения пациентов в то время было очень велико. Че­рез год мы сделали итоговый доклад о полученных результатах на научной сессии ИССХ им. А.Н. Ба­кулева. Таким образом, свою первую научную работу по проблеме сердечно-сосудистой хирур­гии мы завершили еще будучи студентами. Потом, когда пришло время распределяться, у меня уже не было сомнений – было очевидно, что именно в НЦССХ есть перспективы и для науки, и для медицинской практики.

Молодым ординаторам-хирургам требовалось за два года поработать во всех клинических отделениях института, чтобы расширить свои знания в разных разделах сердечно-сосудистой хирургии и всесторонне проявить себя как кли­нициста и потенциального исследователя. Так я попал в отделение врожденных пороков серд­ца, а затем и в отделение детей раннего возраста. Неожиданно для меня самого, предложенная работа меня очень увлекла. Я все больше и боль­ше времени проводил в операционных, боль­ничных палатах, конференц-залах и библиотеке: необходимых знаний поначалу катастрофически не хватало. Потом стараниями Бураковского от этого отделения отпочковалась еще одна структура – отделение новорожденных и детей первого года жизни, которое возглавил доктор наук Владимир Алекси-Месхишвили, очень яркая личность в кардиохирургии врожденных пороков сердца. Ему удалось убедить директора создать отделение, в котором бы главенствовал принцип работы командой, как это себя уже хорошо зарекомендовало в Бостоне. В одной из известных клиник Бостона рабочий коллек­тив, возглавляемый доктором Кастанедой, был сформирован из специалистов разного профиля на основе взаимного уважения, личностных и профессиональных симпатий и, главное, глубокой мотивации на совместное решение сложнейших на тот момент научно-клинических задач по хирургическому лечению новоро­жденных детей с тяжелыми пороками сердца. Этот опыт оказался необычайно успешным. Полученные результаты стали настоящим про­рывом в детской кардиохирургии и обеспечили мировую славу этому коллективу.

Но в конце 80-х Алекси-Месхишвили эмигриро­вал в Германию, и отделению понадобился но­вый руководитель. Я в то время был уже хорошо известен Бураковскому, который к тому же был моим научным руководителем, много ассисти­ровал ему на операциях, самостоятельно опери­ровал и имел неплохой научный багаж. Думаю, поэтому директор центра рискнул и доверил мне тогда самое сложное отделение новорожденных и детей первого года жизни.

– У НЦССХ тогда были конкуренты в сфере опе­раций младенцам и детям до года?

– Практически не было. Такие операции, кажет­ся, пробовали делать в Институте хирургии им. А.В. Вишневского и РНЦХ, но очень скоро они отказались, ведь при организации лечения мла­денцев с врожденными пороками сердца сразу возникает вопрос их выхаживания, а это очень сложное и трудоемкое дело и не всем хотелось этим заниматься. Было очень соблазнительно не нарываться на несчастья и смерти, а ограни­читься коррекцией пороков у детей старшего возраста и взрослых пациентов, что сопровожда­лось в те годы лучшими результатами. Лечение маленьких детей с врожденными пороками сердца требовало денег и немалого энтузиаз­ма, которых многим недоставало. А Владимир Иванович Бураковский не отодвигал эту пробле­му, а настойчиво пытался решать ее – получил одобрение в вышестоящих инстанциях и необ­ходимое финансирование. По его инициативе, в рамках действовавшего межправительственно­го соглашения в 1973–1980 годах было развернуто буквально эпохальное сотрудничество между специалистами нашей страны и США по теме «Врожденные пороки сердца». Были проведены четыре совместных симпозиума в СССР и США, материалы которых, в частности, не оставляли сомнений в необходимости активного развития кардиохирургии в первые месяцы и годы жизни пациентов. Так что Бакулевский центр настойчи­во развивал выбранное направление лечения де­тей первого года жизни и впоследствии, несмотря на трудности 90-х годов, не сошел с этого пути.

– Какие операции проводились тогда в вашем отделении?

– Операций тогда делали не так много. Если в от­делении врожденных пороков сердца детей стар­шего возраста делали два – четыре вмешательства в день, то в отделениях новорожденных и детей первого года жизни – только одно. Конечно, мы оперировали пациентов, например, с дефектами межпредсердной и межжелудочковой перегоро­док, но упорно пытались помогать и маленьким детям с комплексными сложными пороками сердца, зачастую по жизненным показаниям. Естественно, что не все сложные вмешательства были на тот момент для нас доступными. Когда я только начинал работать, операция коррекции транспозиции магистральных артерий, которая делается новорожденным и детям до года и сей­час стала рутинной, в советское время только осваивалась. Первую операцию по коррекции транспозиции у нас в стране выполнил в 1975 году Борис Константинов, в то время как один из ее авторов доктор Мастэрд впервые успешно выполнил ее в 1964 году. То есть уже тогда мы отставали от американской детской кардиохирур­гии примерно на 10 лет. В то же время у нас были и свои достижения. Например, американский хирург Гленн впервые успешно обосновал в экс­перименте возможность выполнения операции частичного обхода правого желудочка в виде двунаправленного верхнего кава-пульмонального анастомоза. Однако значительные клинические серии успешных операций были впервые выпол­нены в нашей стране Евгением Мешалкиным в Новосибирске, а также хирургами Дарбиня­ном и Галанкиным в Москве. И хотя операцию во многих странах именуют операцией Гленна, во многих зарубежных источниках отмечается значительная роль наших хирургов в освоении этого метода.

– По уровню оснащения мы тоже отставали от за­рубежных кардиоцентров?

– Скудное оборудование для операций по пово­ду врожденных пороков сердца действительно было большой проблемой в те годы. Сейчас трудно в это поверить, но в 80-е, например, ис­кусственное кровообращение у детей первых лет жизни проводилось с применением многоразо­вых оксигенаторов, которые мы сами разбирали, мыли щетками и затем снова собирали. Также использовались многоразовые иголки и шпри­цы. Исходы операций во многом базировались на энтузиазме хирургов, ряд которых принимал участие и в выхаживании пациентов в палатах интенсивной терапии, стремясь всеми силами обеспечить выживание оперированного паци­ента. В 90-е ситуация стала постепенно улучшаться. Появились одноразовые оксигенаторы. Однако по-прежнему приходилось выходить из положения тем, что использовали демон­страционные образцы сосудистых протезов или ниток, которые привозили в Россию зарубежные компании-поставщики. Причем использовали их очень экономно. Если где-то, например, было необходимо 10 хирургических нитей, мы обхо­дились тремя, используя каждый сантиметр, выбирали такие сосудистые протезы, которые можно было нарезать на несколько кусочков и использовать многократно.

– Показатели смертности в первые годы работы центра были высокими?

– По нынешним меркам, очень высокими – при некоторых сложных пороках смертность могла достигать 15–20%. Но благодаря нашим общим усилиям ее удалось снизить примерно в три раза, а сейчас она вообще стремится к нулю. В нашем отделении, например, за последние три года не погиб ни один пациент после кор­рекции транспозиции магистральных артерий. В таких условиях операционная летальность перестает быть показателем качества лече­ния. На первое место все настойчивее выходят такие показатели качества, как осложнения, сопутствовавшие операции, самочувствие и работоспособность пациента после операции, необходимость повторных хирургических вме­шательств, смертность пациента в отдаленном периоде и так далее.

– Удавалось ли тогда обмениваться опытом с ино­странными коллегами?

– Конечно, Владимир Иванович Бураковский находил возможности отправить сотрудников центра за границу. Например, мы выезжали на короткие месячные стажировки в ГДР и Чехословакию. В этих странах кардиохирургии учились на Западе, а мы в свою очередь учились у них. А в 1991 году у нескольких европейских детских кардиохирургов, в число которых вхо­дил и я, возникла идея создать Европейскую ассоциацию детских кардиохирургов. В 90-е она начиналась как клуб. Мы собирали средства, чтобы, например, создать Европейскую базу данных по детской кардиохирургии. Сейчас она блестяще функционирует и пользуется большой популярностью у хирургов всего мира. Существующая в настоящее время Европейская ассо­циация детских кардиохирургов, насчитываю­щая несколько десятков членов, является весьма авторитетной организацией, проводит исследо­вательскую работу по вопросам качества детской кардиохирургии, организует многочисленные мультицентровые исследования по важнейшим проблемам, проводит совместные конференции с Северо-Американским обществом детских кардиохирургов, приняла активное участие в создании Всемирного общества детских кардиохирургов. То есть сказать, что мы оторваны от международного контекста, нельзя.

«ТОЛЬКО ЛЕНИВЫЙ ДВАЖДЫ В ЖИЗНИ НЕ МЕНЯЕТ МЕСТО РАБОТЫ»

– Что изменилось в НЦССХ после ухода Бураковского?

– Значительно изменилась структура центра. С одной стороны, кардиохирургия стала расти вширь. Сейчас в НЦССХ есть три отделения, которые занимаются детьми первого года жизни и новорожденными, два отделения, специализи­рующиеся на детях от одного года до трех, одно отделение для детей старше трех лет и другие подразделения. С другой стороны, принцип, когда в одном отделении концентрируется вся команда специалистов – кардиохирург, анестезиолог, реаниматолог, – после переезда центра на Рублевское шоссе был фактически от­менен. Отделения анестезиологии, интенсивной терапии, диагностические отделения и другие, конечно, выполняют все свои обязанности, но достаточно ли этого, чтобы добиваться устой­чивых результатов высокого качества, никто пока не знает.

– Из-за этих пертурбаций вы покинули клинику, в которой состоялись как хирург?

– Безусловно, это повлияло на мое решение. С одной стороны, я следовал шуточному прин­ципу древних мудрецов, которые говорили: «Только ленивый дважды в течение жизни не ме­няет места работы». А к моменту ухода я про­работал в НЦССХ уже более 30 лет. С другой стороны, конечно, новая организация работы в огромном многопрофильном центре стала заметно тормозить развитие отрасли, которой я посвятил всю предшествующую жизнь, то есть неонатальной и младенческой кардиохирургии. Это перестало меня устраивать, портило настро­ение и снижало работоспособность. И как раз в этот момент я получил предложение от Депар­тамента здравоохранения Москвы создать и воз­главить отделение кардиохирургии и интенсив­ной терапии в Детской Филатовской больнице, с чем я, естественно, согласился.

– Как вышло, что пригласили именно вас?

– Ну, я к тому времени все-таки не был белой вороной в детской кардиохирургии – пользовал­ся авторитетом в отрасли, имел степень доктора медицинских наук и звание профессора, был знаком со многими специалистами – педиа­трами, неонатологами, детскими кардиологами и кардиохирургами. В моем послужном списке было немало новых, впервые выполненных в стране сложных операций. Думаю, Андрей Петрович [Сельцовский. – VADEMECUM] знал обо мне как о хирурге, успешно специализирующемся на врожденных пороках сердца у новорожден­ных и младенцев, и поэтому пригласил на эту позицию. Создать такое отделение было именно его инициативой, а правительство Москвы ее активно поддержало.

– С чем был связан интерес столичных властей к такой узкой специализации?

– Думаю, здесь сыграли роль многие факторы. С одной стороны, быстро растущая рождаемость в столице делала все более очевидной задачей снижение младенческой смертности за счет скорейшего и всестороннего улучшения медицинской помощи детям. Организаторам здравоохранения было хорошо известно, сколь весомый вклад в неонатальную и младенческую смертность в столице вносили врожденные по­роки сердца. Поэтому одним из важных пунктов программы развития столичного здравоохра­нения и стало тогда создание подразделения детской кардиохирургии, отсутствовавшего ранее в структуре городской системы здравоох­ранения. С другой стороны, в начале 2000-х Де­партамент здравоохранения уже предпринимал попытку создать аналогичное отделение в одной из московских больниц. Были выделены деньги на реконструкцию помещений и приобретение необходимой аппаратуры. Но люди, которым было поручено наладить эффективную помощь детям-москвичам с пороками сердца, оказались не готовы к этой работе, полагая, что для вы­полнения данного поручения достаточно будет делать лишь небольшое число простейших, при­чем внесердечных, хирургических вмешательств по коррекции врожденных аномалий и феталь­ных коммуникаций. Между тем современная детская кардиохирургия нацелена прежде всего на помощь детям с наиболее тяжелыми ком­плексными врожденными пороками сердца, вносящими весомый вклад в раннюю детскую смертность. Поскольку первый опыт запуска такого отделения оказался неудачным, думаю, создать такое отделение для московских властей было на тот момент делом принципа.

– Какие средства были вложены в открытие отделения?

– Точную сумму назвать сейчас сложно, но ду­маю, что на это ушло несколько миллионов дол­ларов. Отделение создавалось с нуля во всех смыслах. Владимир Попов, который на тот момент был главврачом Детской Филатовской больницы, выделил нам под отделение целый этаж, который до нас использовался неэффек­тивно. И нам понадобилось в довольно короткие сроки реконструировать помещения третьего этажа корпуса №6, создавая хирургическую палатную и «чистую» зоны, приобрести и раз­местить на этаже и в подвальных помещениях современное медицинское оборудование и нала­дить его работу, купить расходные принадлежности для скорейшего и эффективного начала хирургиче­ской работы. Безусловно, это требовало затрат.

– Как вы подбирали команду в отделение? При­гласили кого-то из НЦССХ?

– Задача формирования коллектива меня пона­чалу почему-то не очень волновала. Было много других забот, и было какое-то ощущение, что мои опытные коллеги и даже друзья по работе в опера­ционной и палатах интенсивной терапии НЦССХ последуют за мной на новое место. Как же я был потрясен, когда именно эти коллеги отказались пойти за мной. В ожидании начала работы я стал было давать согласие на прием на работу специа­листов из других московских центров. Но тут один за другим стали приходить коллеги из Бакулевского центра, причем наряду с хорошо знакомыми специалистами приходили даже малознакомые, с которыми работать ранее не приходилось. Правда, не все они остались в отделении – не всем пришлась по вкусу атмосфера напряженной и ответственной работы. Кроме того, не всем специалистам, пришедшим из других клиник, хватало необходимых знаний и навыков работы с маленькими детьми. Появились отчетливые полюсы взаимной неприязни и неуважения. Эти люди не прижились в коллективе и оставили нас. Но им на смену быстро пришла способная моло­дежь, мотивированная на профессиональный рост и успешную совместную работу.

– Сколько операций вы делали в открывшемся отделении?

– Уже в первый год работы наш коллектив вышел на плановое задание по числу хирургических вмешательств у детей: 250 операций. Руководство Департамента здравоохранения и Филатовской больницы не скрывало своего удивления тем, как быстро и эффективно развивалась деятельность отделения. Быстро нарастало число операций на открытом сердце, операций без использования искусственного кровообращения и эндоваскуляр­ных вмешательств.

– Многоуровневая структура НЦССХ вам меша­ла, в Филатовской больнице таких проблем нет?

– Поначалу отношения с другими подразделе­ниями больницы складывались не всегда просто. Причиной этого в некоторых случаях было непо­нимание лечебных и организационных проблем нового отделения. В других – недовольство особым снабжением нашей работы расходными принад­лежностями и медикаментами. В-третьих – жела­ние патронировать и руководить работой нового отделения. Но жизнь все расставила по своим ме­стам, и сейчас нормальные деловые, личные и ино­гда даже приятельские отношения установились практически со всеми сотрудниками больницы. Большая заслуга Департамента здравоохранения Москвы в том, что, готовясь к открытию нового отделения, он согласился со структурой отделе­ния как команды специалистов разного профиля. В нашем отделении работают кардиологи, карди­охирурги, анестезиологи-реаниматологи, специ­алисты по эндоваскулярной хирургии и УЗИ-ди­агностике, а также большой и дружный штат медицинских сестер.

«МЫ ОБЕСПЕЧИВАЕМ ПРИМЕРНО ПОЛОВИНУ ПОТРЕБНОСТЕЙ МОСКВЫ»

– Какие операционные мощности у отделения сейчас?

– В прошлом году мы выполнили 407 операций с летальностью 2%. Из этого числа операций 46% были выполнены в условиях искусствен­ного кровообращения, 30% – на «закрытом» сердце и 24% – в виде рентген-эндоваскулярных процедур. 248 операций были сделаны ново­рожденным и детям первого года жизни. Могу отметить, что нозология корригированных пороков, структура и эффективность выполнен­ных вмешательств практически соответствуют современным средним показателям европей­ских клиник, представленных в Европейской базе данных по детской кардиохирургии.

– По вашим оценкам, какую долю сейчас занима­ет отделение в общем объеме кардиохирургиче­ских операций, проводимых в России?

– Если принять во внимание, что ежегодно в Рос­сии выполняется 14-15 тысяч кардиохирургических вмешательств детям, то цифра – 400 операций – не выглядит внушительной. Мы можем лишь отметить, что число детских операций составляет примерно половину потребностей Москвы в этом виде высокотехнологичной помощи. Это примерно тот эффект от нашего отделения, на который и рас­считывал Департамент здравоохранения Москвы, создавая его восемь лет назад.

– Вы конкурируете с НЦССХ?

– После смерти академика Бураковского НЦССХ им. А.Н. Бакулева значительно вырос, переехал и освоился в новом комплексе зданий на Рублев­ском шоссе. Появились новые задачи и подраз­деления. Одна из основных задач этого центра, как нам кажется, – стать одним из крупнейших центров мира по ежегодному числу кардиохи­рургических вмешательств. По представляемым официальным отчетам создается впечатление, что этот центр весьма близок к решению этой задачи. В этом смысле мы не конкурируем с этим учреждением, так как единственно возможную конкуренцию в детской кардиохирургии видим исключительно в области качества проводимых вмешательств, а не их количества.

– Как сегодня финансируется отделение?

– После открытия отделения мы три-четыре года работали в условиях софинансирования – фонд ОМС выделял нам средства на зарплату, некоторые виды расходных материалов и базовые расходы. А средства на высокотехнологичные расходные принадлежности выделял Департамент здравоох­ранения целевым финансированием. В последние два года нам были выделены квоты – 250 и 350 еди­ниц. Выделенные при этом средства шли на за­купку ВМП-расходных принадлежностей вместо целевого финансирования и на небольшие доплаты к зарплате, обеспеченной средствами ОМС.

– Как отражается на деятельности отделения пе­реход отрасли на одноканальное финансирование?

– Пока нельзя сказать, что позитивно. Совер­шенно очевидно, что тарифы фондов ОМС недостаточны для финансового обеспечения детской кардиохирургии в городе. В этом году нам только что выделили 250 квот на ВМП детям – жителям Москвы, что должно позволить нам работать эф­фективно. До последнего момента ходили слухи, что в этом году их число может быть сокращено в три-четыре раза.

– Вы сейчас работаете с внебюджетными источниками?

– Приказ Департамента здравоохранения Мо­сквы №1400 предписывает: если иногородние пациенты нуждаются в медпомощи, не входящей в базовую программу ОМС, то она оказывается за счет бюджета города по специальному разре­шению руководства департамента. Но как пока­зывает опыт предыдущих лет, даже если такие разрешения выдаются, то денег за это больница не получает. Поэтому мы вынуждены обращать­ся за помощью к благотворительным фондам или рассчитывать на оплату лечения родителя­ми ребенка. Современные благотворительные фонды, такие как «Линия жизни», «Детские сердца» или «Русфонд», делают дело огромной важности, собирая и выделяя средства на лече­ние детей в России. В этом отношении нельзя не упомянуть молодой благотворительный фонд «Софья», который не только финансирует лечение у нас детей с ВПС, но и приобретает для нашего отделения некоторые образцы современ­ной аппаратуры, необходимой для повышения надежности и качества медицинской помощи. Но если говорить о работе фондов, то есть и дру­гие примеры. Существуют и активно реклами­руют свою деятельность фонды, собирающие и выделяющие огромные деньги – до 30–40 ты­сяч евро, соответственно тарифам европейских клиник, – для лечения каждого российского ребенка с врожденным пороком сердца за гра­ницей, чаще всего в Германии. В России на эти деньги могли бы быть пролечены три-четыре ребенка! Причем это не только острый вопрос утекания российских денег за границу, это вопрос развития и повышения качества помощи отечественной детской кардиохирургии, чему, несомненно, могла бы способствовать адекват­ная финансовая поддержка благотворительных организаций.

«ОКОЛО 14,5 ТЫСЯЧИ ОПЕРАЦИЙ В ГОД – ТО, ЧТО НУЖНО»

– Почему, на ваш взгляд, детей с ВПС так часто везут оперировать за границу? Это проблема на­шей отсталости?

– В большинстве случаев, и это могут подтвер­дить многие тысячи вылеченных детей и их родители, российские детские кардиохирурги эффективно лечат детей с врожденными поро­ками сердца, даже самыми тяжелыми. А многоэ­тапное хирургическое лечение детей с пороками сердца, коррекция возникших осложнений, тяжелый и иногда продолжительный послео­перационный период – неизбежные спутники детской кардиохирургии во всех странах и кли­никах. Полагаю, что одна из причин оттока пациентов заключается в большем доверии родителей больного ребенка к зарубежной, прежде всего европейской и корейской, меди­цине и в первую очередь к организации сервиса, проявляющемся в хороших профессиональных и бытовых условиях размещения пациентов, огромном ассортименте современных диагно­стических и лечебных методов, неограниченном выборе расходных материалов, высоких стан­дартах образованности, дисциплины и профес­сиональной этики персонала, эффективном современном менеджменте.

Кроме того, мало кто из российских граж­дан может себе позволить лечить детей с ВПС за границей за свой счет. Большинство из выез­жающих получают помощь различных благотворительных фондов, широко и доходчиво рекламирующих свою деятельность в средствах массовой информации и интернете. Можно разве что предполагать, какой интерес у этих фондов, пользуясь людским состраданием, собирать огромные средства на лечение детей с пороками сердца за границей, а не вклады­вать эти деньги в совершенствование детской кардиохирургии в родном отечестве. По офици­альным и широко известным данным, средняя стоимость операции на сердце ребенка в Ев­ропе составляет 30–40 тысяч евро, а в США – $75–120 тысяч. Если кто-то готов заплатить эти суммы, то почему бы не отвезти ребенка на лечение за границу?

– Что вы, как представитель Всемирной организа­ции детских кардиохирургов, можете сказать о пози­циях России в мировой индустрии лечения ВПС?

– Если говорить о количестве операций, то по этому показателю мы приближаемся к мировым нормативам. Ежегодно у нас проводится около 14,5 тысячи кардиохирургических опе­раций по поводу врожденных пороков сердца, и это как раз то, что нужно, тем более что сейчас часть этих операций делают у нас «взрослые» кардиохирурги. На самом деле количество опе­раций – это уже не тот вопрос, который волнует кардиохирургов во всем мире. Весь мир рабо­тает на качество, а мы в этом отношении часто отстаем по ряду параметров. И причина это­го – целый ряд проблем, связанных в том числе с недостаточным финансированием и неэффек­тивной организацией такого рода вмешательств. Большая растущая проблема, недостаточно оцененная нашими организаторами здравоохра­нения, – это врожденные пороки сердца у взрос­лых. И это далеко не только лечение взрослых пациентов с дефектами межпредсердной перего­родки, как многим кажется. Это большая и ра­стущая с каждым годом популяция выросших детей, бывших пациентов детских кардиохирур­гов, которая остро нуждается в помощи квали­фицированных кардиологов и кардиохирургов в связи с резидуальными дефектами сердечных структур и другими послеоперационными проблемами.

– Какие меры, на ваш взгляд, необходимо при­нять, чтобы изменить эту ситуацию?

– Конечно, необходимы другое финансирова­ние и иная организация работы. Если расходные принадлежности, хоть и не без проблем, но удается приобретать, то проблема обновле­ния дорогостоящего оборудования решается очень тяжело. Иногда кажется, что легче купить компьютерный томограф или систему Da Vinci, чем заменить для эффективно работающего подразделения выработавший свой ресурс и вы­шедший из строя датчик для транспищеводной эхокардиографии или аппарат для проведения искусственного кровообращения. Нам также остро необходима другая организация работы, особенно в клиниках с высокотехнологичными методами лечения. Специалист с 10–20-лет­ним стажем не должен тратить свое драгоцен­ное рабочее и свободное время на заполнение необъятных томов медицинской документации, объемы которой ежемесячно возрастают. От та­ких специалистов требуется прежде всего расти профессионально и выполнять большой объем медицинских и консультативных услуг.

врожденный порок сердца, впс