Во всем мире люди едут лечиться за рубеж, чтобы сэкономить, а наши сограждане наоборот – оставляют там крупные суммы в надежде получить более эффективную медпомощь. Официальная медицина уверяет, что в 99,99% случаев ехать никуда не нужно, потому что и здесь лечат не хуже и дешевле. Беда в том, что слова у чиновников расходятся с делом – например, министр здравоохранения Оренбургской области Тамара Семивеличенко лечилась в Германии, а депутат Иосиф Кобзон – в Италии. Плюс к тому гигантская армия медицинских посредников заполняет интернет историями о чудесных излечениях в разных странах. В общем, вопрос, где лечиться, и так непрост, а когда к нему примешивают политику, бюрократию, гражданскую позицию, скрытую рекламу и так далее, все окончательно запутывается. VM решил спокойно разобраться в структуре бизнеса на медицинском туризме и понять, что за границей действительно лучше, а что вполне можно вылечить и у нас.
По доле расходов на здравоохранение в ВВП Россия занимает 91-е место в самом свежем на данный момент рейтинге ВОЗ, основывающемся на данных 2013 года. Впереди США и Канада, вся Западная Европа и большая часть Восточной, Австралия, Бразилия, Южная Африка…
Однако история спасения жизни в зарубежной клинике необязательно связана с высокими технологиями или недоступным в России оборудованием. Часто дело вообще не в деньгах или особых умениях. Вот типичный пример. 70-летний житель Липецка Игорь В. несколько лет лечился от саркомы нижней челюсти. «Он ходил от стоматолога к онкологу, от онколога к стоматологу, никто из них ничего конкретного не предлагал. Дошло до того, что у него уже рот почти не открывался. Питался через трубочку, страшно похудел», – рассказывает о злоключениях Игоря его знакомый, член совета директоров сети «МРТ-Эксперт» Андрей Коробов. По сути, дело шло к печальной развязке. А проблема была скорее организационная: Игорю требовалось частичное удаление нижней челюсти, а после этого – реконструктивная хирургия. Надо было всего лишь понять, кто конкретно этим занимается, и состыковать двух специалистов. Оказалось, что сделать это невозможно, говорит Коробов. Дело усугублялось возрастом пациента: в российской медицинской традиции часто подразумевается, что 70-летний как-нибудь и так дотянет. Дочь Игоря живет в Бостоне, так и не разобравшись в хитросплетениях бесплатной медицины, она отвезла отца в Америку. «Там ему сначала в течение двух недель восстановили нормальную массу тела, а потом успешно сделали и операцию по удалению, и всю восстановительную хирургию», – рассказывает Коробов.
Но бывает с зарубежным лечением и наоборот. Пару лет назад журнал Bild опубликовал целое расследование на эту тему с говорящим заголовком «Сомнительные посредники и алчные врачи» – о Саркисе Саргсяне, которому его московский врач посоветовал лечить опухоль кишечника в Германии. Здесь было все, что обычно отвращает от зарубежной медицины. Посредник, из-за которого счет за услуги вырос вдвое. Языковые проблемы и неправильный выбор клиники. Операция, проведенная с точки зрения соотношения «цена – качество» просто ужасно. А главное – рак 4-й стадии, оперировать который на самом деле уже не было смысла. Каждый год сотни тысяч российских граждан пытаются предсказать, на какую из двух историй будет похож их собственный случай.
Мексиканская улыбка
Объем выездного медицинского туризма в России часто описывают тремя цифрами: за границу ежегодно едут лечиться 70–100 тысяч человек, и они тратят на это примерно $1 млрд. Выяснить, кто и когда насчитал эти 70–100 тысяч, наверное, невозможно. В Росстате Vademecum сообщили, что статистику выездного туризма с целью лечения не ведут, да и не могут вести, потому что данные брать неоткуда. Не ведет такой статистики Ростуризм, сказали в министерстве. Никогда не видела ее представитель Российского союза туриндустрии Ирина Тюрина. Еще один туристический союз, РАТА, на данные которого о медицинском туризме часто ссылаются, сообщил Vademecum, что цифр на эту тему у него нет. Что касается Минздрава, то он тщательно пересчитывает лишь крошечную медтуристическую группу из 15–20 человек, ежегодно отправляющихся лечиться за рубеж на деньги государства. С 2009 по 2014 год для лечения за рубеж отправлено 78 человек, из них 53 ребенка, сообщил Минздрав Vademecum. Многие консульства выдают специальные визы для поездки с лечебными целями. Но не все лечащиеся ими пользуются, и не всюду нужны визы.
Остается оценка на основе опросов и аналогий. Аналитический центр РБК ежегодно выпускает исследование «Медицинские услуги: исследование потребителей России», проведенное на основе опроса примерно 5 тысяч человек. В нем есть и глава о заграничном лечении. Цифра колеблется: о том, что они за последние 12 месяцев лечились за границей, сообщают от 0,6% до 1,2% опрошенных, рассказал Vademecum автор исследования, ведущий аналитик РБК Сергей Хитров. Респонденты не делают различия между лечением и оздоровлением, предупреждает Хитров. Человек, побывавший в минеральных банях Будапешта, походивший на массаж или какое-нибудь экзотическое обертывание, уверен, что тоже «лечился». На одном из Global SPA Summit звучала оценка, что мировой рынок Wellness примерно вдвое больше рынка собственно лечения. Так что полученные исследователями цифры надо разделить на три. Важно также, что РБК опрашивал лишь жителей городов, а это 60–70% российского населения. Деревенские жители ездят лечиться за границу гораздо реже. И наконец, надо учесть, что в опросе участвовали только взрослые. Как ответит на вопрос «лечились ли вы за рубежом» человек, который возил в зарубежную клинику ребенка? Будем считать, что положительно отвечают в такой ситуации половина родителей. Результат, считает Хитров, – 200–250 тысяч медтуристов, что чуть меньше 1% всех выезжающих за рубеж россиян.
Эта цифра, в общем, соответствует мировым тенденциям. Общее количество туристов на Земле составило в 2014 году чуть больше 1,1 млрд человек, приводит данные статистический портал Statista. А мировой медицинский туризм Patientsbeyondborders.com оценивает в 11 млн человек: получается все тот же 1%. В Америке, правда, доля медтуристов среди путешественников заметно больше – 1,2 млн из 70 млн. Медицина здесь одна из самых дорогих, страховка есть не у всех, и желание сэкономить кого-то гонит за дешевой липосакцией в Колумбию, кого-то – за бюджетными зубами в Мексику. Ведь в мире, в отличие от нашей страны, лечиться за границу едут обычно из экономии, а не ради качества (подробнее об этом в материале «Откатные схемы»).
Тщательнее всех считает российских медтуристов Израиль. По данным директора Израильской ассоциации медицинского туризма Лиора Краскина, в его страну ежегодно приезжают 50–60 тысяч медтуристов, и россиян среди них подавляющее большинство. Их средние расходы Краскин оценивает в неожиданно низкую сумму – $6 тысяч на человека (из этих денег собственно на лечение уходит две трети). В Германии, втором главном лечебном направлении для русских, лечится примерно 200 тысяч иностранцев в год, а россияне составляют самую большую группу пациентов из стран за пределами ЕС. В Южную Корею по данным Ассоциации медицинского туризма (MTA), в 2013 году приехали лечиться 24 тысячи русских. Другие направления – страны Европы, Турция, Китай, изредка США.
MTA дает американцам простой совет: если на родине ваш счет за лечение выше $6 тысяч, есть смысл поискать альтернативу за границей. Если ниже – не стоит трудиться, накладные расходы съедят всю экономию. Российские медтуристы готовы к дополнительным расходам и уповают на качество. Как его оценить и на что рассчитывать? Vademecum спросил об этом врачей – героев наших предыдущих публикаций, а также руководителей благотворительных фондов, которые занимаются отправкой пациентов за рубеж.
Лечный путь
У нас все на первый взгляд неплохо: опрошенные специалисты сходятся во мнении, что в российской медицине в принципе наличествует почти все необходимое для качественной помощи. Но только есть гигантская разница между тем, что какую-то операцию в России умеют делать, и реальной возможностью получить эту услугу. «Все более-менее современные центры находятся в Москве. Ну и, пожалуй, в Петербурге. А за пределами – пустота», – говорит Владимир Карнаух, главный врач самарской Медицинской компании ИДК, не так давно купленной группой «Мать и дитя» Марка Курцера. Провинциалу, приехавшему лечиться в столицу, непросто понять, куда идти. В Москве инфраструктура мозаична, утверждает Карнаух: в одной больнице может быть лучше развита хирургия, в другой – диагностика.
«Если человек приехал из глубинки и имеет средства, может, в заграничной медицине ему будет разобраться даже проще, чем в московской», – усиливает мысль коллеги сотрудник Государственного научного центра колопроктологии Андрей Васильченко. Западная медицина, на его взгляд, более равномерна, там меньше откровенных провалов и лакун. «Минздрав должен четко знать, какому человеку в каком учреждении могут помочь, и доносить это до пациентов. Но он эту проблему не слышит и не видит», – говорит руководитель отделения лазерной онкологии и фотодинамической терапии Государственного научного центра лазерной медицины Евгений Странадко. «Приводят к нам ребенка с подозрением на генетический синдром, – приводит пример Наталия Белова, руководитель Центра врожденной патологии GMS. – Там, откуда они приехали, доктор вообще не в курсе, что такое заболевание существует. Они уже побывали во многих учреждениях, им поставили «от балды» диагноз «ДЦП». Теперь надо сдавать анализы в четырех разных местах, а родители даже не знают, где это все находится, они же иногородние». За границей все это можно было бы сделать в одной клинике и в минимальные сроки.
Следующее показание для зарубежного лечения – случаи, когда требуется одновременная помощь врачей нескольких специальностей. Например, онколога и еще какого-то специалиста (как в описанной в начале статьи истории). Главный кардиолог Центра эндохирургии и литотрипсии (ЦЭЛТ) Давид Дундуа признается, что не раз встречался с такой проблемой. «Больные проходят «химию», а умирают от кардиологии», – формулирует проблему Дундуа. Некоторые препараты, применяемые при химиотерапии, плохо действуют на сердце. Но порой без них никак нельзя. По сути, считает кардиолог, для таких случаев при онкоцентрах обязаны существовать отделения кардиологии. Проблемы с сердцем при «химии» важно заметить прямо при их появлении, но в кабинетах для химиотерапии часто даже нет ЭКГ-монитора. Бывают также случаи, когда операцию делает не онколог. Делает на высоком уровне, но, поскольку он все же далек от онкологии, а соответствующий специалист за ситуацией не следит, «химию» никто пациенту не назначает. «Больной такому повороту всегда только радуется, – говорит Дундуа, – а через год у него вдруг обнаруживаются метастазы. Нужен системный подход, которого у нас немного не хватает». Похожие проблемы возникают при комбинированных операциях на сердце, когда требуются и стентирование, и традиционная сосудистая хирургия. За рубежом больше специалистов, способных сделать все сразу.
Разительный пример невозможности согласованных действий разных специалистов – история девочки Лизы, родившейся без ушных каналов и ушных раковин. Родители собрали $100 тысяч и отвезли ее на операцию в Америку, потому что там ей за один раз сделали и каналы, и ушные раковины – для этого из другой клиники был вызван специалист по отопластике, – а в России понадобилось бы четыре-пять операций (подробнее читайте об этом в материале «Царь-ушко»).
Согласованные действия специалистов позволяют смотреть на проблему шире и порой избегать очень странных ошибок. «Был почти анекдотический случай, – рассказывает Владимир Карнаух. – 60-летний пациент обратился в самарскую больницу с целым букетом – ишемическая болезнь сердца, аритмия, гипертония». Но главной проблемой были головокружения и падения – симптомы сосудистой недостаточности головного мозга, с которыми он почти автоматически попал в отделение сосудистой хирургии. Лечение приносило лишь временное облегчение, врачи предложили ему бросить работу, с тем чтобы периодически, раз в два-три месяца, проходить серьезный курс лечения. Пациент, в деньгах особенно не стесненный и очень озадаченный тем, как быстро он из делового человека превратился в старую развалину, решил все же проконсультироваться в Москве, а затем выбрал даже более радикальный вариант – поехать, по совету Карнауха, в клинику Мейо в небольшом городке Рочестер на севере США – одно из самых известных в Америке частных медицинских учреждений. «Врач не стал сразу отбрасывать другие возможные версии, сделал несколько физикальных тестов, о которых в Самаре не знали даже профессора, и дал предварительный диагноз: проблемы с вестибулярным аппаратом», – рассказывает Карнаух. Следом лор-врач в течение 20 минут поставил диагноз: головокружение вызывало скопление кристаллов кальция во внутреннем ухе, то есть это была проблема, с которой легко справиться.
Блин комой
Давид Дундуа вспоминает поразивший его консилиум в одном из онкоцентров Нью-Йорка. Речь шла о пациенте с 4-й стадией рака и рефрактерной (устойчивой к обычному медикаментозному лечению) сердечной недостаточностью. «Обсуждался главный вопрос: можно ли прогнозировать, что по основному заболеванию, онкологии, он проживет хотя бы год? Решили, что да, с метастазами пока удается справиться, при удачном стечении обстоятельств он может прожить даже два-три года. И тут же поставили его в очередь на трансплантацию сердца». Не только в России, но и в большинстве других стран никому бы в голову не пришло говорить в такой ситуации о пересадке сердца, уверен Дундуа. В России по-прежнему часты случаи, когда человека не лечат, потому что «все равно он уже старый», или врачам кажется, что надежда на небольшой возможный прогресс не оправдывает усилий, которые придется затратить.
«В США и Европе серьезные кардиологические операции пациентам за 80 – норма, у нас это скорее исключение, чем правило. Нет соответствующего выхаживания, поэтому конечный результат таких операций всегда под вопросом», – считает совладелец и глава сети диагностики и радиохирургии ЛДЦ МИБС Аркадий Столпнер.
В последние месяцы получила развитие история девочки, которая после автомобильной аварии была фактически в состоянии малого сознания. Лечащий врач довольно прозрачно намекала матери, что с историей пора заканчивать, рассказывает сотрудница благотворительного фонда. «Только зря деньги потратите», – высказала врач свое экспертное мнение матери девочки, когда та рассказала ей про клинику в Барселоне, где как будто обещали попытаться что-то сделать. Мать не поверила «эксперту», и в Барселоне произошло одно из тех чудес, с которыми так любят связывать иностранную медицину. Девочка начала реагировать на обращения к ней. С инвалидной коляски она не встает и едва ли когда-то встанет, но может теперь полноценно общаться. «Если у российского пациента состояние малого сознания, его выписывают под наблюдение участкового врача. А если такая ситуация происходит за рубежом, то с пациентом вплотную работают врачи-реабилитологи, пытаясь вывести его из этого состояния», – говорит Виктория Агаджанова, директор фонда помощи взрослым «Живой». С такими случаями она сталкивалась не раз.
В России есть гениальные врачи, хирурги, диагносты, подчеркивают собеседники VM. Но как только речь заходит о выхаживании и реабилитации, оптимистов не остается. «У нас можно найти хорошего врача и даже хорошую операционную, – уверен Карнаух. – Но вот хорошие палатные технологии отсутствуют напрочь». В Германии, рассказывает врач, госпитальные кровати вместе с тумбочками после каждого больного отправляют в централизованную мойку. А матрасов в нашем понимании там вообще нет». Поэтому сложные операции, требующие длительной реабилитации, особенно если речь идет о пожилом, ослабленном или почти безнадежном пациенте, – один из тех случаев, когда «заграница нам поможет». Правда, найти деньги для таких случаев обычно сложнее всего.
Уехать нельзя остаться
В последнее пятилетие российское государство стабильно выделяет на зарубежное лечение граждан около 180 млн рублей в год. Это чуть меньше 0,3% от суммы, которую они тратят самостоятельно: хватает от силы на два десятка человек (например, в 2011 году направления получили 15 пациентов). Две трети их них – дети. Речь прежде всего о трансплантации, потому что забор детских органов в России запрещен. Помимо детской трансплантации (в основном сердца), речь идет, по данным Минздрава, о трансплантациях костного мозга от неродственных доноров, нейрохирургических вмешательствах при эпилепсии, лечении патологии опорно-двигательного аппарата, эндокринных, онкологических и сердечно-сосудистых заболеваний с использованием новейших методик.
Сама процедура отправления за рубеж довольно сложная. Направление от комиссии только из федерального лечебного учреждения рассматривает специальная комиссия Минздрава, а для выбора подходящего лечебного учреждения за рубежом министерство, если не требуется неотложного лечения, объявляет конкурс, чтобы среди ценовых предложений разных клиник выбрать самое привлекательное. Известно, что врачи не любят давать официальных заключений и готовы даже посоветовать конкретного зарубежного специалиста, но только неофициально. Результат всех негласных запретов и проволочек – роль государства в медицинском туризме сведена к нулю, даже если пациент в принципе имеет шанс получить квоту. «Это очень длительный бюрократический процесс – у детей, которым требуется срочное лечение, просто нет времени дождаться результатов рассмотрения их случая каждой инстанцией», – считает директор фонда «Подари жизнь» Екатерина Чистякова. Глава фонда «Предание» Владимир Берхин говорит, что фонд несколько раз собирал деньги на пересадку почек детям в Белоруссии: ждать денег от государства бесперспективно, а в Германии операция стоит слишком дорого – с учетом всех расходов цена доходит до 200 тысяч евро. Берхин вспоминает необычный случай: за границу с помощью «Предания» пришлось поехать уже 24-летней девушке, про которую «сам Лео Бокерия» сказал, что без пересадки сердца не обойтись. Проблема пациентки была в том, что при ее небольшом росте и хрупкости ей требовалось то самое «запрещенное законом» детское сердце.
Помимо признанных государством есть целый ряд технологий, которые в России не существуют или «там» развиты гораздо лучше. Мы разделили их на несколько групп.
Европа ушла далеко вперед в целом ряде областей онкологии. «Не то чтобы там делали нечто такое, чего мы вообще не умеем, – говорит совладелец Клиники уха, горла и носа Тигран Оганесян. – Но они иногда берутся за такие случаи, когда у нас считается, что судьба пациента уже решена. И действуют достаточно успешно». Речь об опухолях в узких проходах слухового аппарата, с ними сложно работать, и они особенно опасны для пациента, говорят коллеги Оганесяна, специализирующиеся на онкологии. Аркадий Столпнер признает, что в сложных случаях, когда речь идет о нейрохирургических операциях на больших опухолях, расположенных близко к критическим зонам, он иногда сам советует пациентам ехать на Запад. «Многие российские нейрохирурги со мной не согласятся, но все-таки скажу: там система подготовки лучше, продуманней, требует от нейрохирурга больших личных усилий, основана на современных технологиях и поэтому более эффективна. Там все они имеют возможность оттачивать мастерство на симуляционных тренажерах, что для наших врачей остается редкостью».
«Хирургия в сфере онкологии у нас не хуже, но при химиотерапии в случаях, когда там могут использовать оригинальные препараты, у нас нередко применяются дженерики, которые могут не полностью совпадать с оригиналом по своему действию», – указывает Андрей Васильченко из ГНЦ колопроктологии. Контроль за состоянием пациента во время химио- или лучевой терапии за рубежом вообще поставлен лучше, говорят врачи. Был, например, такой сложный случай, рассказывает Давид Дундуа: из-за рака молочной железы удалена левая грудь, и надо провести лучевую терапию так, чтобы сердце не попало в зону облучения. «Там», говорит врач, луч могут направить точнее. Еще один онкологический случай описывает Екатерина Чистякова из «Подари жизнь». Фонд собирал средства на лечение за рубежом для девочки с первичным раком печени. Это сравнительно редкое заболевание, оно встречается на порядок реже метастазов в печени и очень плохо поддается лечению. «Оперировать новообразование со сложной локализацией брался только один врач в Германии. И, благодаря нашим жертвователям, Ане провели операцию», – рассказывает Чистякова.
Еще недавно показанием для лечения за границей были операции на позвоночнике. Но сейчас все опрошенные Vademecum российские спинальные хирурги считают, что их отрасль доросла до мирового уровня. Фонд «Предание» раньше брался за сбор средств на такие операции, но в последнее время, по мнению консультантов фонда, нужда в этом отпала, говорит Берхин. «Операция за рубежом могла бы пройти успешнее разве что в каких-то очень тяжелых случаях спинальной травмы, – рассуждает Алексей Хейло, старший научный сотрудник отделения хирургии позвоночника РНЦХ им. академика Б.В. Петровского, – но тут счет идет на часы и куда-то перевезти пациента все равно невозможно».
«Раньше мы часто оплачивали MIBG-терапию для детей, больных нейробластомой, в зарубежных клиниках. Но, к счастью, вот уже год, как пройти эту терапию можно в Москве», – говорит Чистякова из фонда «Подари жизнь».
Но некоторые сферы отстают – например, лечение аутизма. «У нас расстройства аутического спектра – это такая помойка, куда валят любые отклонения, которые не удается классифицировать», – говорит лично сталкивавшийся с этой темой Андрей Коробов из «МРТ-Эксперт».
Зарубежище
Только в Израиле, по данным Израильской ассоциации медицинского туризма, работают примерно 500 посредников, которые сводят врачей и пациентов. 30 из них можно считать сравнительно крупными игроками, утверждает ассоциация (подробнее о посредниках для медицинских туристов читайте в материале «Жить посредством»). Врачи относятся к этому бизнесу в лучшем случае настороженно. Что они предлагают взамен?
Андрей Коробов, имеющий личный опыт лечения за рубежом, рекомендует не следовать проторенными туристскими маршрутами, где и цены «туристические», а самостоятельно искать зарубежных специалистов: читать отзывы, иностранные форумы. Сам он удачно вылечил разрыв связки ноги в Тулузе, городе на юге Франции. У Коробова в Тулузе, впрочем, друзья, которые и помогли разобраться в местной медицине, так что его опыт – ограниченного применения. Плохо тиражируется и опыт благотворительных фондов, которые очень внимательно подходят к выбору лечебного учреждения. «Чтобы работать с зарубежной клиникой, надо самим туда съездить, познакомиться с врачами, все увидеть собственными глазами», – считает Агаджанова из фонда «Живой». С посредниками она дела иметь не хочет: был, еще до работы в «Живом», негативный опыт. Агаджанова тогда вместе с друзьями работала волонтером, и «некий израильский товарищ» взялся помочь им наладить общение с местной клиникой. Вроде как бесплатно. Впрочем, молодые волонтеры особо об этом не задумывались. Подозрения закрались, когда адресатом платежа в документах оказалась не клиника, а тот самый добровольный помощник. Агаджанова связалась с врачами напрямую. Выяснилось, например, что постановка подключичного катетера, за которую посредник выставил счет около $500, в самой клинике стоила чуть больше $200. Наученная горьким опытом, Агаджанова в своих волонтерских проектах теперь делает исключение только для компаний-посредников, дружба с которыми проверена годами. Много занимается зарубежным лечением коммерсантовский «Русфонд» – по его отчету, в 2014 году он отправил на лечение за рубеж 183 ребенка. Но рассказывать о своем опыте широкой публике «Русфонд» не захотел.
Аркадий Столпнер, советуя ехать за границу, обычно рекомендует конкретного специалиста. А Давид Дундуа рассказывает, что не только советует врачей, но и сам не раз ездил с пациентами за границу, чтобы, помимо прочего, защищать их интересы. Одному клиенту, рассказывает Дундуа, операцию стентирования сосудов сердца сделали «не до конца»: оставался один стеноз, который, на взгляд Дундуа, требовалось ликвидировать. Местный хирург не соглашался, и тогда Дундуа потребовал провести нагрузочный тест, который доказал его правоту. Все бывает, вздыхает врач: порой за границей туристам даже делают совершенно ненужные операции, потому что очень маловероятно, что они во всем разберутся и станут жаловаться. Страховщика же, который стоял бы на страже их, а заодно и своих, интересов, обычно нет.
Некоторые врачи рекомендуют проверять выбранного врача или клинику по их позициям в медицинских рейтингах и рэнкингах. Самый известный рэнкинг США, охватывающий клиники всей страны, уже 25 лет ежегодно составляет U.S. News & World Report. Рэнкингов на самом деле два – Best Hospitals for Common Care, который показывает результативность лечения простых случаев, и просто Best Hospitals для сложных. Методика компании за эти годы менялась, сейчас самыми главными она считает четыре параметра – выживаемость, репутацию клиники в среде специалистов, безопасность пациентов (например, насколько удачно удается предупредить послеоперационные кровотечения), другие связанные с заботой о пациентах факторы (гамма используемых технологий, количество сиделок и тому подобные). У каждой группы свой вес, наибольшая доля приходится на выживаемость. Кстати, сама по себе выживаемость – показатель не очень информативный. Больница может специализироваться на сложных случаях, где неблагоприятный исход вероятнее, или, наоборот, отказываться от тяжелых пациентов, чтобы не портить статистику. Поэтому больницы, подводя итоги работы, делят побывавших у них пациентов на группы в зависимости от тяжести их состояния (Diagnosis-related group, DRG). Таких групп несколько сотен, у каждой своя средняя вероятность смертельного исхода.
В Европе медицинских рэнкингов множество, но основного, которому бы все доверяли, нет. Правда, утешают врачи, уровень зарубежных специалистов гораздо более ровный, чем наших. В Европе лучше налажена система тиражирования медицинских технологий через медицинские протоколы – описания стандартных способов лечения болезни. В России протоколами занимается небольшая группа специалистов Минздрава, они просто не в силах успеть за развитием медицинской практики, говорит Андрей Коробов. «У нас философия медицины другая, каждый должен быть профессором. А там любая операция при возможности ставится на поток», – подтверждает Карнаух. В западной медицине, говорят российские врачи, повышение квалификации, всяческие аттестации – не формальные процедуры. А в России, делится опытом ведущий специалист клиники «К+31» Екатерина Иванова, это происходит так: «При тестовом контроле цикла усовершенствования задаются вопросы, которые, наверное, были актуальны несколько десятков лет назад, например, об инструментах, которые давно не используются, или проверяются знания по анатомии и физиологии». Впрочем, четкость западной системы может российскому пациенту и не понравиться: есть ощущение, что не хватает индивидуального подхода, что врач не проникся его проблемами. Сделал свое дело и передал дальше по цепочке: даже и не сомневается, что в палате и при амбулаторном лечении все будет сделано как надо.
