«МЫ НАУЧИЛИСЬ НЕ БРАТЬ В ДОЛГ»

– «Инвитро» – редкий и наверняка завидный для других игроков российского рынка медуслуг пример активного долголетия. Как у вас так получается?

– Я думаю, у нас одна из самых устойчивых акционерных групп, которая не претерпела внутренних изменений, за редкими исключениями. Такая стабильность говорит об общих ценностях, о едином видении и понимании, куда двигаться дальше.

У нас внутри очень четко распределены приоритетные направления – кто чем занимается. Плюс ролевой характер отношений, что очень важно. Мы притерлись за это время друг к другу, у нас очень высокий, практически непоколебимый коэффициент доверия. Мы научились не брать деньги в долг, жить исключительно на свои, за очень редким исключением, старались не прибегать к кредитам – это хорошо в условиях неопределенности и кризиса. Конечно, сейчас меняем свое отношение к этому, но мы по-прежнему очень взвешенная компания. Действия, которые мы совершаем, всегда тщательно обдуманы и многократно проработаны. Это очень важная парадигма бизнеса.

Среди акционеров много выходцев из медицины. Мы для себя решили в определенный момент, что нас интересует здравоохранение, мы хотели бы развиваться в нем и развивать его, насколько это возможно. Емкость рынка постепенно растет, потому что человек начинает жить дольше, болеть больше, начинает понимать, что здоровье – это неоценимый ресурс, который надо беречь.

– «Инвитро» изначально заявляла высокую планку качества, поэтому работала с импортными расходными материалами. Сейчас вы открыли собственное производство медизделий в Дубне. Как эта идея родилась?

– Мы были пионерами внедрения на российский рынок вакуумных пробирок. Приложили много усилий для того, чтобы из лабораторной диагностики ушло стекло и многоразовые пробирки, потому что из-за них возникают ошибки.

Кроме того, мне всегда нравилась идея производства. Я своих партнеров к этому неоднократно призывал: мол, есть такая штука, давайте мы начнем ее выпускать. Но не всегда экономика позволяла. Мы долго шли к этой идее, никогда не выпускали ее из головы, просто периодически откладывали. Кажется, что все очень просто: железо поставил, взял оборудование, нашел помещение – и оно работает. Ничего подобного! Потому что дальше начинаются знания, без которых ты не можешь сделать качественные вещи. Все, казалось бы, то же самое, но дьявол в деталях – в формировании рабочих потоков, контроле качества, как, например, в лабораторной диагностике.

И в какой-то момент мы столкнулись с Александром Шишовым – он человек чрезвычайно увлеченный, знающий пластиковое производство во всех нюансах. А мы шли со стороны медицинских компетенций, знаний и владения частью рынка. Плюс появилась концепция импортозамещения, она послужила катализатором, потому что создала благоприятные условия для выстраивания отечественного производства.

У нас была задача не уронить качество, сделать продукт если не лучше, то уж точно не хуже. Поэтому у нас почти полтора года заняла проработка этого вопроса, затем построили завод, сейчас его открыли, продукция есть, мы ее оценили – она нас устраивает.

– Вы смогли воспользоваться какими-то преференциями государства, когда строили? Инвестиции – порядка 2,1 млрд рублей – это были ваши средства?

– Мы частично вложили свои средства, частично – привлеченные. Наличие свободной экономической зоны создает благоприятные условия – это хорошая почва, в которую можно что-то засеивать. Мы анализировали, где и как лучше это сделать, но Дубна отличалась хорошо подготовленной инфраструктурой, несмотря на то что все это – в чистом поле, в лесу. Строили все «с нуля», мы задействовали первые 6 тысяч кв. м, дальше можем увеличиться в два-три раза при необходимости, задел на будущее есть. Чувствуем поддержку и подмосковного правительства, и администрации города, и государства.

– Вакуумные пробирки, выпускаемые сегодня в Дубне, летом 2019 года попали в протекционистский перечень «Третий лишний». Это вы пролоббировали или так совпало?

– Все знали о том, что это будет. Возможность возникла, мы ею воспользовались. Преференции помогают встать на ноги. Дайте нам подняться, а дальше мы покажем, на что способны. Мне кажется это нормальным. Но в определенный момент это должно закончиться, иначе будут страдать рынки. Всегда должна существовать конкуренция – это главная движущая сила. Она заставляет тебя жертвовать прибылью в пользу развития, видеть мир по-другому. А на выходе получаются новые продукты, решения, материалы.

– Этот проект сделан под нужды «Инвитро», внутреннего рынка, госзаказа?

– Нет, мы никогда не рассматривали «Инвитро» как основного потребителя. Наоборот, в условиях глобальной конструкции компаний, которые у нас есть, самая жесткая конкуренция возникает на уровне родственных юрлиц. Поэтому производитель услуги или поставщик даже проигрывает в цене, ведь «Инвитро» – большая компания, она вытаскивает для себя наилучшие условия, отчего страдает компания-поставщик. Причем это не перекладывание денег из кармана в карман, потому что организации живут абсолютно самостоятельно, нигде не пересекаются. Там выстроена китайская стена, и самые кровавые битвы происходят на ней. У нас достаточно амбициозные цели – 30% рынка. Завод сейчас рассчитан на 100 млн пробирок в год, в перспективе – на 200 млн. Мы хотим быть лидерами, и у нас есть все основания ими стать, потому что позицию на рынке определяет не цена, а качество. Конечно, их соотношение – важная вещь. Но качество, особенно там, где речь идет о здоровье, доминирует. Производитель с низким качеством рано или поздно уходит с рынка. Если выходит производитель с более высоким качеством или более современной моделью чего-то, он все равно побеждает.

– Помимо вас, в производство вакуумных пробирок инвестировала компания «Развитие» в Волгоградской области, «Ростех» намерен открыть завод в Балашихе, «Эйлитон» уже работает в Дубне. Не боитесь конкуренции?

– Нет, пусть растут – это здорово, это заставляет нас держать нос по ветру. Я понимаю, что не все выживут, и мы тоже можем не выжить. Эти риски удерживают нас в поле понимания, как мы будем выживать. На мой взгляд, у нас самые конкурентные пробирки: хороший пластик, оборудование мировых производителей. Мы не можем глобально опустить цену, потому что технологии дорогие, сырье импортное. Но у нас свои рабочие руки, головы, логистические схемы, бизнес-модели, мы немного усовершенствовали модель завода, автоматизацию. Одно из наших преимуществ в том, что мы сразу наносим штрихкодирование на пробирки. Это очень хорошо укладывается в тему «бережливой поликлиники» и значительно упрощает работу.

Ведь основные ошибки лабораторной диагностики – это преаналитический период, до того как пробирка вошла в лабораторию: 95–98% ошибок – перепутали пробирку, она потерялась, неправильно написали имя, не так хранили или везли, не соблюдали температурный режим, вовремя не отцентрифугировали.

«У НАС НЕТ ТАКОЙ ЗАДАЧИ – ВСЕ ПОДТАЩИТЬ ПОД СЕБЯ»

– Многие считают, что в России рынок лабораторной диагностики перенасыщен. А вы как думаете?

– Достаточно напряженная конкурентная среда, много лабораторий открывается – и это тоже хорошо. Я не думаю, что конкуренты, а считаю их партнерами по развитию рынка, потому что мы все вкладываемся в рынок, объясняем, зачем делать лаборатории, повышаем уровень образования, заставляем людей обращать внимание на здоровье.

Сейчас открываются совершенно новые возможности с точки зрения генетики – это другой мир. Мы тоже являемся мессенджерами, привносим новые технологии, просвещаем врачей, у нас увеличивается меню новых тестов. Часто появляются новости – ученые выяснили, что такая-то комбинация генов отвечает за такую-то болезнь. Мы такие новеллы не трогаем, смотрим, как они откладываются на рынке. Большинство из них уходят – оказывается, что это фейк. Только когда в профессиональном сообществе появляется уверенная позиция – да, это доказательно, перепроверено, – только тогда мы запускаем это у себя. В то же время какие-то явно устаревшие тесты мы убираем, объясняя рынку: «Не делайте этого – это даже не прошлый, а позапрошлый век». Мы пытаемся донести эту информацию до всех участников отрасли, до регуляторов, но часто нас не слышат.

– Вы считаете, что российский рынок медуслуг излишне зарегулирован?

– Ни в Германии, ни в Англии нет такого контроля. Не должно быть такого, чтобы кто-то раз и навсегда определил: комната врача должна быть площадью как минимум 20 кв. м, возвышаться как минимум на 60 см над землей и иметь окно. Там просто есть здравый смысл: должно быть чисто, аккуратно и доступно. А у нас это отголоски прошлого, нас эти цепи будут еще долго держать. Никто не спорит – контроль со стороны Минздрава нужен, но разумный. На мой взгляд, частный собственник всегда эффективнее государственного. Дайте возможность работать эффективно, вам же результат нужен. Не надо относиться к частным организациям как к посреднику. Мне кажется, что это не очень коллегиально, так у всех размывается понимание образа врачей и медицины.

Сейчас следственный комитет начал вплотную работать с врачами. Я понимаю, что этот тяжелый маятник качнулся в одну сторону и сшибает все живое на своем пути, даже здравый смысл. Давить врачей глупо. Кто встанет к операционному столу? Вряд ли следователь. Их можно, конечно, поучить в медицинском институте, но на это уйдет 10–15 лет. Вместе с водой ребеночек выплеснется, и что дальше делать?

У нас и так есть межпоколенческие разрывы, нет налаженной системы передачи знаний от одной генерации к другой. Я даже не знаю, стал бы я сейчас работать в отделении реанимации. Я бы десять раз подумал, делать что-то – не делать, ведь каждое движение сопряжено с риском. Врач должен ответственно относиться к своей работе, но ответственность страхом не воспитывается, страх плохой мотиватор. Так что для нас приоритетнее? Когда врач начинает думать о своей безопасности, а не о безопасности больного – это уже проблема. Причем проблема не пациента, а общества.

– Теперь, когда у вас есть широчайший набор компетенций, мощная лабораторная база, собственное производство, вы намереваетесь участвовать в проекте «Ростеха» по централизации лабораторной медицины в регионах?

– Конечно, нам интересно, мы хотим принимать в этом участие, рынки всем интересны. Но у нас нет такой задачи – все подтащить под себя. Наоборот, я считаю, что должно быть несколько исполнителей. Что касается централизации, наверное, такая тенденция на рынке лабораторной диагностики давно существует. Что будет после – неизвестно, может, децентрализация. Или лаборатории будут разбиваться на небольшие узкоспециализированные комплексы. А может, будут агрегаторы, которые станут уже заниматься сортировкой всего этого. Трудно прогнозировать, какие модели будут востребованы, особенно в нашей стране, где есть своя специфика – доминирование государства, патернализм, когда они верят, что знают, как надо. Ну не захочет государство нас, что мы сделаем?

– Как вы думаете, коммерческий рынок КЛД-диагностики начнет консолидироваться? Увидим ли мы сделки M&A?

– Рано или поздно, да. Но рынок и так достаточно консолидирован, особенно в центральных областях. Довольно четко определились лидеры. Это не значит, что не поменяется их последовательность в рейтинге, не возникнут новые игроки – они все время появляются. Но позиции с первой по четвертую известны, можно по объемам посмотреть и по присутствию. Кто-то силен в одних регионах, кто-то – в других. Не могу сказать, что рынок консолидирован окончательно, думаю, что будут еще одна-две волны поглощений, но когда именно это произойдет, пока трудно сказать.

«К НАМ, КОНЕЧНО, ОТНЕСЛИСЬ КАК К СУМАСШЕДШИМ»

– Что случилось с «Лечу.ру»? Почему этот амбулаторный проект растворился в «Инвитро?»

– Мы просто купили «Лечу.ру».

– Но вы же с самого начала были там соучредителем.

– Там была другая комбинация собственников. Мы купили этот проект, потому что стратегически решили – это направление, по которому надо двигаться. Мы опробовали эту модель – не могу сказать, что она простая, но она понятная, нас устраивающая. Будем ее реализовывать. Мы выходим на рынок первичного звена – у нас почти 130 отделений первичного звена врачебной медицинской помощи. Мы не особо это афишируем, потому что нужно оценивать уже готовую модель, а я считаю, что 130 – это мало, и мы только отрабатываем концепцию.

Мне всегда хотелось реализовать модель семейного врача. На рынке существует глубокое заблуждение, что семейный врач – средний врач. Напротив, семейный врач – очень образованный врач, хорошо разбирающийся в том, что он делает. Четко понимающий, что он может сделать, а чего он делать не должен. Он обеспечивает дальнейшую диспетчеризацию пациента, ведет его, контролирует в медучреждении, возвращает обратно – таким образом, этот круг замыкается, и возникает эта сцепка «врач – пациент».

К сожалению, институт семейного врача убит и не восстановлен. У нас есть сильный центр компетенций – специализированные клиники. А задача – вовремя диагностировать и доставить туда пациента. Здесь очень важна взаимная работа и доверие «врач – пациент». Семейный врач в этом контексте как раз и олицетворяет доверие и персонализированный контакт.

– В 2012 году вы инвестировали в модный амбициозный стартап 3D Bioprinting Solutions и, похоже, концептуально не прогадали: недавно прошла новость о том, что эта компания принимала участие в эксперименте по выращиванию искусственного мяса на Международной космической станции. Почему вам эта тема показалась интересной, чего вы от нее ждете?

– Мы долго смотрели, куда двигаться дальше. Медицина движется в сторону персонализации – это очень четкий тренд. Персонализированная медицина у нас собралась в трехмерный биопринтинг – это совершенно новая отрасль. Я знаю, что такое трансплантация, я знаю, что такое, когда люди стоят в очереди на донорский орган, как они ждут, когда кто-то умрет – мне это не нравится. И потому идея, когда из твоих клеток тебе делают твой же новый орган, который функционально замещает утраченный, показалась мне очень правильной. Я понимаю, что это движение – дорога длиною в жизнь, но по этой дороге хочется идти. И мы пошли.

К нам, конечно, отнеслись как к сумасшедшим, но это нормально, потому что это люди, которые действуют не как все. Не все оценили. Спасибо большей части акционеров, они поддержали меня, сказали, что им нравится, они понимают. Но не все, поэтому мы не стали совмещать все это в «Инвитро».

– Как работает ваш биопринтер?

– У нас специфическая модель: из клеток мы собираем группы клеток разного размера, а наша задача – правильно их подобрать. Затем мы подсаживаем их друг к другу, они начинают взаимодействовать, сливаться и образовывать единую ткань, например, щитовидной железы. Никто до нас не сумел ответить на вопрос, как эта ткань будет дальше функционировать, будет ли вырабатывать гормоны. У нас в лабораторной модели это получилось. Первый отечественный принтер в таком многофункциональном формате мы сделали.

Это не только трансплантация. Можно, например, брать определенные ткани у человека с опухолью и, напечатав ее образцы, выяснять эффективность тех или иных противораковых химиотерапевтических препаратов. И тогда уже выбирать тот препарат, который окажется сильнее в разрушении этой ткани. Мы отлично понимаем, что есть еще несколько направлений, например, легкая промышленность. Если хотите плащ из крокодиловой кожи, вам не надо убивать крокодила – мы вам такой плащ напечатаем. Многие люди не едят мясо убитых животных – не надо убивать, мы вам напечатаем.

– Искусственное мясо?

– Если удастся. Это непросто, риски чрезвычайно высокие. Но я очень толерантен к рискам. Ну что? Ну потеряю, зато если получится, будет здорово. Я живу будущим, любой предприниматель живет будущим.

Мы собрали небольшой биопринтер для работы на МКС. «Роскосмос» и РКК «Энергия», надо отдать им должное, очень быстро включились. В результате через два года мы отправили его в космос, он там работает, мы получаем результаты, есть серия экспериментов, рассчитанная на несколько лет. И это не только клетки органов – это и работа с костной тканью, бактериями, поскольку они по-другому себя ведут в отсутствие гравитации. Там возможности начинают веером расходиться.

– Сколько вы вложили?

– Вот всех интересует цена.

– Вы инвестируете в сферу, в которой неизвестно, принесет ли вообще какую-либо прибыль проект или нет. Фундаментальная наука может и через 10, и через 20 лет выйти в коммерциализацию.

– В науку лучше не инвестировать тому, кто в нее не верит, потому что наука может съесть все деньги, которые у вас есть, а вы даже не заметите, как это произойдет. К счастью, у меня есть партнеры, которые не погружены в это, они меня держат за руки. Я думаю, что мы вложили порядка $3–5 млн и дальше будем инвестировать порядка $1 млн в год.

«ДЛЯ МЕНЯ ВАЖЕН ПИОНЕРСКИЙ ОТРЯД»

– К слову, какие у группы планы на ближайшие годы?

– Мы сейчас проводим реструктуризацию компании – перераспределили силы, наращиваем интеллектуальный и управленческий потенциал. Мне кажется, что «Инвитро» становится значительно сильнее, потому что рынок тяжелеет. В 2020 году мы закончим реструктуризацию и побежим с большей скоростью. У нас есть свое видение – это «Стратегия-2030». Есть лабораторная диагностика, есть первичное звено, есть хорошие возможности в области производства.

Нам хочется двигаться дальше, выпускать больше медизделий. Сейчас мы обсуждаем, что нам нужна группа врачей, которые сказали бы, что они хотят в качестве девайса. Мы готовы делать опытное производство, потому что интеллектуальный потенциал наших врачей вычерпывается, используется другими компаниями. Глобальные корпорации собирают врачей, «снимают» с них знания, затем переводят их знания в патенты, в интеллектуальную собственность, а потом продают нам же. Хорошая модель, почему бы это не использовать у нас?

Это тоже партнерство, мне вообще нравятся партнерские модели, поскольку я – человек с советским прошлым, вырос в детском саду, пионерских лагерях, для меня важен пионерский отряд. Я не могу один, мне одному скучно и неинтересно, мне обязательно нужна компания. Поэтому я точно так же, по-партнерски, всегда любил делиться. Если ты умеешь делиться, то гораздо больше получаешь в результате.

– Вопрос, который нельзя сегодня не задать. Что вы думаете о нацпроекте? Поможет ли он решить декларированные задачи?

– Сможет или не сможет – посмотрим. Нельзя оценивать ремонт на промежуточном этапе, когда вы разбили полы, снесли все со стен, вынули окна, двери.

Для меня важно, что государство взялось за онкологию – это приведет к позитивным последствиям. То же самое и с кардиологией. Я думаю, что любая концентрация, фокусировка на какой-то задаче приносит результат. Тема издержек и сайд-эффектов – это второй вопрос.

Но одновременно мне кажется, что надо переносить этот формат из проектной в оперативную работу. Есть задача – повысить продолжительность жизни, давайте ее решать. Понятно, что она решается через врачей, через здоровый образ жизни. Понятно, что чем лучше мы лечим, тем больше денег будет требовать здравоохранение. То есть если мы будем хорошо лечить человека в его 70 лет, то он проживет до 90 и тоже будет болеть. А еще понадобятся меры по реабилитации, психологическая поддержка, потому что пожилые люди одиноки. А если не лечить людей, они будут умирать в среднем в 60 лет, и не надо будет на них деньги тратить. Если мы хотим увеличивать продолжительность жизни, понятно, что это потянет за собой смену доктрины здравоохранения, увеличение финансирования. Но у нас достаточно богатое государство, и, я считаю, оно может себе это позволить.